Фруктовые деревья целые и невредимые стояли в полном цвету; у самой ограды нежно розовело в цветочном уборе персиковое дерево: смертным грехом считалось прежде тронуть дерзкой рукой хоть один его лепесток; и незабудки голубели вдоль ручья, а у стены вызванивали нежную мелодию колокольчики ландышей. Было бы кому слушать.
Все деревья целы, за минувшие годы все буйно разрослись. Кроны деревьев с обоих берегов речки почти смыкались ветвями.
Арпад первым делом разобрал заложенную кирпичом отдушину подвала. Сохранилась ли проволочная цепочка и привешенная на цепочке мельница из бузины?
Все оказалось на месте.
А свирель?
И свирель уцелела.
Совпадут ли желобки?
В самый раз.
И все части мельницы тоже были в исправности.
Тогда он вытянулся на зеленой траве среди желтых цветов, укрепил на воде мельницу из прутьев бузины и, упершись подбородком в ладони, весь отдался созерцанию, с наслаждением наблюдая, как вертятся колеса из бузины, как щелкают лопасти и вращается круг. Теперь его не накажут за это!
Наконец-то он может наиграться всласть!
Известность, слава? Газетные новости? В Париже жалеют о его внезапном исчезновении. И кто? Влюбленные светские дамы? Что все это в сравнении с пощелкиваньем мельничных лопастей?
Ну, а как поживает свирель?
Пощадило ли ее время? Сохранила ли она голос? Не потрескалась, не сгнила ли?
Ничего с ней не случилось. Свирель была спрятана в надежном месте: прохладном, сухом, проветриваемом. Понадобилось только чуть настроить ее. И она запела, как дрозд.
И за игру на свирели его тоже не станут больше бранить.
Ну, что еще не испробовано? Бумажные кораблики. И из-за них теперь не будет ворчать сосед, не будет укорять мама.
Арпад вытаскивает из кармана большой лист бумаги; это, кстати, память о его недавнем триумфе в Париже — программа очередного концерта.
К чему все это теперь?!
Из программы он мастерит большой красивый кораблик, с парусом, а чтобы тот был устойчивее, нагружает его розоватыми лепестками персика — за это больше не надают по рукам! — и пускает по воде, а пока кораблик тихонько плывет, окруженный пляшущими над речкой стрекозами, Арпад снова опускается на зеленую траву среди незабудок и принимается выводить на свирели «Лети, моя ласточка».
При первых же звуках свирели в саду дома, что напротив, появляется другое дитя. Белокурая девочка лет пятнадцати. Круглое, румяное, улыбающееся личико. Голубые глаза. Робко, как козочка, ступает она шаг за шагом, удивленно вглядываясь сквозь ветви. Вот она подходит еще ближе. Опять останавливается. Музыкант не замечает ее. Он целиком увлечен свирелью, мельницей из бузины да корабликом с грузом цветов.
Девочка подошла уже к самому берегу, а Арпад все не замечает ее. Тогда девочка засмеялась. Словно звук волшебного колокольчика, звенит по саду радостный смех.
Арпад вздрагивает. Удивленно поднимает голову.
— Ах, это вы, Жофика? Какой прелестной девушкой вы стали за то время, что я вас не видел! Пожалуйста, подгоните обратно мой кораблик.
И другое дитя не заставило себя упрашивать. Девочка сбежала к самой воде. Зажала платье между колен, чтобы не замочить его, прибавила еще пригоршню белых цветов к розовому грузу, ракитовой веткой подтолкнула кораблик к другому берегу.
Потом они заставили кораблик повторить этот путь.
Славная это была забава!
Вдова Белени с галереи выглянула в сад. Она не прикрикнула на детей. Оставила их в покое, пока солнце не стало клониться к закату: потянуло прохладой, и тогда кто-то из них, кто оказался рассудительнее (уж наверное, девочка), напомнил другому, что на траву вечерами выпадает роса и пора идти в дом.
Тогда Арпад понадежнее привязал мельницу, спрятал свирель и поднялся к матери.
Мать не бранила его, но и не встретила поцелуем в голову, как обычно.
Она показала сыну, какой навела в доме порядок, пока он гулял.
Арпад был очень доволен.
— Теперь мы навсегда поселимся здесь. — Первой не выдержала мать.
— Я не против, если ты женишься, сынок. Привел бы в дом хорошую девушку…
— Я? Матушка! — удивленно рассмеялся Арпад.
Ну, конечно! Ты уже не маленький, не вечно же мне присматривать за тобой.
Арпад еще пуще расхохотался.
— Выходит, я вырос настолько, что матушке уже не совладать со мной? И что же, я должен найти другую женщину, которая стала бы опекать меня?
— Кончено! Так уж заведено! — вполне серьезно подтвердила мать.
Словно бы и нельзя по-другому; сына, пока он не вырастет, опекает мать, а после передает его другой женщине, имя которой жена, — пусть та, в свою очередь, заботится о нем. Ведь нельзя же оставить ребенка одного, никоим образом.
— Ну, что ж, матушка, рано или поздно я это сделаю, в угоду тебе. Свой дом у нас теперь есть, но мне придется еще немало заработать впрок, чтобы потом, когда я обзаведусь семьей, не бродить по свету. Потому что, когда ведешь цыганскую жизнь, плохо оставлять жену дома, а самому скитаться от Петербурга до Парижа, но не лучше и таскать ее за собой.
— Ну, ведь у нас отложено кое-что. Я неплохо вела хозяйство на твой заработок. А потом еще эти акции. Да не смейся ты, дурачок! Даже если за каждую дадут десять форинтов, так ведь их целая тысяча. Если все продать, получится десять тысяч. В небольшом городке это целый капитал. С такими деньгами ты хоть сегодня можешь жениться.
— Эх, мама! Не так все это просто. В первый день пожалуй, и правда, можно продать одну акцию за десять форинтов, но если я назавтра опять приду на то же самое место, чтобы продать другую, мне дадут по шапке и вытолкают взашей. А уж если я заявлю, что намерен продать тысячу бондаварских акций, меня свяжут и упрячут в сумасшедший дом. Положи-ка ты эти акции вместе с другими своими бумагами, которые ты хранишь на память, и будем надеяться, что наступит еще пора, когда они снова будут стоить равно столько форинтов, сколько на них обозначено.
— Кто знает, может, так оно и случится. Разве мало было на нашем веку больших перемен? Разве мог ты поверить, что нам вернут когда-нибудь дом? Я жалею, что дала тогда сжечь деньги. Как знать, вдруг нам еще повезет с этими акциями. Вдруг они снова поднимутся до прежней цены и мы получим за них двести тысяч форинтов!
— Я на случайную удачу не рассчитываю, мама. Самый худший дар, какой только господь бог может послать человеку, это дать ему выиграть в лотерею. Он словно говорит такому счастливцу: «Вот видишь, глупец, ничем другим я не в силах тебе помочь!» Но человеку, наделенному разумом, в лотерею играть нельзя. Фортуна вправе упрекнуть его: «И не совестно тебе? Разве мало того, что я одарила тебя талантом? Главные выигрыши в лотерее я приберегаю для дураков!» Не бойся, мама, нас прокормит мое искусство. Надо только набраться терпения! Ведь нам не к спеху. А той девочке я куплю куклу с фарфоровой головкой, пусть пока поиграет. Меня же, как и прежде, опекай ты одна.
За эти слова вдова расцеловала сына.
Однако вечером, при лунном сиянии, Арпад все-таки вышел к плакучей иве и заиграл на свирели грустную песнь. Время от времени он прерывал игру, чтобы послушать, как подпевает ему со двора другого дома, через речку, нежный, точно серебряный колокольчик, голосок.
Но там, едва заметив, что он перестает играть, тотчас же умолкали в смущении. …Как все-таки прекрасно быть ребенком!
Истинный бог!..
ЭВРИКА!
Когда Иван на шестые сутки работ по расчистке взорвавшейся шахты вернулся домой, он, прежде чем отправиться отдыхать, заглянул к себе на шахту.
Не стряслось ли там какой беды?
Муки голода, сон, желание смыть с себя грязь терзали его меньше, чем тревога о собственной шахте.
Ведь толчок от взрыва прошел по всему угольному бассейну.
И на его участке не обошлось без последствий.