Итак, Иван подошел к графине Ангеле и склонил перед нею голову.
— Вы даже не подошли бы ко мне, если б я за вами не послала, — прозвучал милый упрек.
— К королевам являются только по зову.
— Не льстите, пожалуйста, это и другие умеют. Если бы, познакомившись со мной, вы начали мне льстить, я никогда больше не обратилась бы к вам, но вы начали с того, что обидели меня, и мне это понравилось.
— Что-то не припомню.
— Просто потому, что продолжаете меня обижать. И прекрасно это знаете.
Наступила их очередь танцевать. Глядя на Ивана, нельзя было подумать, что он не танцевал пятнадцать лет, держался он превосходно.
А в карточной комнате граф Эдэн тем временем сообщил:
— Знаете новость? Моя сестрица Ангела влюбилась в этого магнетического рыцаря.
— О-о! В магнетического рыцаря? — недоверчиво протянул маркграф.
— Не верьте ей, — вмешался граф Иштван. — я хорошо знаю нашу красавицу сестрицу. Душа ее полна тонкой иронии. Заметит, что у мужчины есть свой конек, и заставит его на этом коньке гарцевать, галопировать, брать барьеры, словом, пройти всю haute ecole,[122] не хуже мадам Шлезак.[123] Она так со всеми поступает: выберет себе жертву и с серьезным видом и превеликим сочувствием дрессирует ее до совершенства, а потом высмеет. И с беднягой Зондерсгайном так было, он ведь очень славный малый, у него был только один недостаток: слишком преклонялся перед Ангелой и опротивел ей из-за этого. Такова участь всех, кто позволит ей вертеть собой.
— Да. Но Иваном она восхищалась за глаза, она его хвалила мне, и вовсе не потому, что он академик и геолог, а потому, что он интересный мужчина.
— Это все уловки! Она прекрасно знает, что похвала, высказанная за глаза, самая лучшая приманка.
— Только я не собираюсь передавать это Ивану.
— И окажешь ему тем самым большую услугу, — заключил, смеясь, маркграф Салиста.
А танцующая пара между тем вновь вернулась на свое место.
— Вы уже уезжаете из Пешта? Мне говорил аббат, — сказала Ангела Ивану.
— Нет, у меня появилось дело, которое надолго задержит меня здесь.
— У вас есть семья?
— Никого на всем белом свете.
— Почему?
— Трудный вопрос.
— Быть может, вы, графиня, слышали, чем я занимаюсь дома? Я шахтер. Целый день с утра до вечера я провожу под землей в угольной шахте.
— Да, в таком случае это легко понять, — проговорила Ангела. — Как ужасно положение женщины, муж которой шахтер и работает в угольной шахте! Невыносимая мысль! Каждый день прощаться с ним, зная, что он уходит под землю, каждый день знать, что он похоронен, каждую минуту молиться, чтобы он снова воскрес. Знать, что тот, кого больше всего любишь, ходит теперь под землей, откуда и крика не услышишь, знать, что он в подземных катакомбах, полных враждебных духов, что там повсюду смертельные газы и достаточно одной искры, чтобы все превратилось в ад и сердце, живущее ради тебя, навеки осталось погребенным. Я понимаю, что никакое женское сердце добровольно не согласится на такие волнения. Ах! Когда мать кричит вслед бегущему ребенку: «Не топай так, внизу отцу на голову камень упадет!» Но зачем вы живете в шахте? (Последняя фраза сопровождалась досадливой гримаской.) — Потому что это моя стихия, как для солдата — поле сражения, для моряка — море, для путешественника — пустыня. Мною движет то же, что ими, — страсть! Меня влечет подземный мрак!
Жар, с которым Иван произнес эти слова, невольно заразил и графиню.
— Всякая страсть возвышенна, — отвечала Ангела. — В особенности созидающая и разрушающая. Я могу понять женщину, сопровождающую мужа на поле брани, могу понять и ту, что идет в бой вместе с любимым, хотя в нынешние времена само сражение довольно прозаично, грязно и лишено всякой романтичности. Но постичь героизм исследователя земли я не могу. Человек, разговаривающий с мертвыми камнями, напоминает мне превратившегося наполовину в камень князя Бадрула Будура, жена которого на его же глазах осчастливила раба. Меня восхищает тот, кто исследует бесконечные земные просторы. О! я могу понять супругу сэра Бейкера, которая вместе с мужем отправилась в пустыни Южной Африки, и у нее, как и у мужа, тоже было в руках ружье. Они вместе выносили одуряющий зной, вместе охотились на хищников, стояли рядом перед диким сарацином, королем разбойников, и там, где была бессильна рука мужа, побеждали глаза жены. Я могу вообразить себя в положении предоставленной самой себе в тропических джунглях женщины, которая держит на коленях голову раненого путешественника и тяжелыми ночами сторожит его со взведенным курком ружья, в местах, куда не ступала нога европейца, ищет бальзам для его ран, варит еду в пустыне на костре из верблюжьих экскрементов. С единственным мужчиной, для которого она единственная женщина, она гордо появляется среди десятка тысяч других женщин с сознанием, что во всей стране только она одна прекрасна, только она одна заслуживает звания женщины!
Снова наступила их очередь танцевать, и они прервали беседу.
Когда они вернулись на свое место, Ангела продолжила прерванную тему:
— Все, что я вам говорила, это вспышка трусливого тщеславия. Жалкое воображение! Ездить по стране, где женщина отличается от животного лишь тем, что ходит на двух ногах, где идеал красоты та, у которой продырявлена верхняя губа так, что, когда она смеется, сквозь дыру виден нос. Смешно! Гордиться тем, что ты всех прекраснее! Хвастаться верностью друг другу! Перед кем? Перед монстрами, чудовищами в империи страшилищ! Нет! Нет! Я смогла бы совершить и более смелые шаги. Если женщина по имени Кристиани одна проехала по степям азиатской России, то почему бы храбрым мужчине и женщине не пройти по проливу, не пробиться к теплому морю, которое открыл Кейн! Если бы у мужчины и женщины из Старого Света хватило отваги пристать к берегу страны Северного полюса! И там смело сказать людям страны Магнетизма: «Давайте состязаться! Мы красивее вас, мы сильнее вас, мы вернее и счастливее вас». Вот это было бы триумфом! Такое и я была бы способна совершить!
При этих словах в глазах Ангелы зажглись лучи Северной Авроры.
Иван отважился на смелое замечание.
— Графиня! Если ваша страсть — открывать неизведанные земли и вызывать жителей их на состязание, кто из нас лучше, вернее, кто достойнее любви, я могу предложить вам страну, которая лежит гораздо ближе.
— А именно?
— Венгрия.
— Ах! Разве мы не в ней находимся?
— Вы, графиня, нет. Вы у нас всего лишь гостья и о том, кто мы такие, ничего не знаете. Вам, графиня, нечего делать ни в Абиссинии, ни на полюсах, зато пред вами — новый мир, в котором созидающая страсть найдет что свершить.
Ангела, раскрыв веер, равнодушно обмахивалась им.
— Что я могу сделать! Разве я независима?
— Нет, но вы повелительница.
— Кем же я повелеваю?
— Графиня, вам стоит сказать слово, и венский зеленый дворец со всем, что в нем есть, переселится в Пешт. Здешнему нашему обществу необходим глава, который там живет сейчас в полном бездействии. Это ваш дед, который вас обожает. Одно ваше слово способно совершить поворот во всем нашем существовании. Одно ваше слово, и князь Тибальд переедет в Пешт.
Графиня Ангела резко захлопнула веер, опустила на колени руки и устремила сверкающий гневом взгляд на Ивана.
— Вам известно, что то, о чем вы сейчас упомянули, мне так отвратительно, что каждого, кто заговаривает об этом, я награждаю ненавистью?
— Известно, графиня.
— Чем же вызвана смелость, с которой, зная все, вы заводите об этом разговор?
— Могу сказать, графиня. Вашу и мою семью соединяют старинные связи.