Малыш сделает все, о чем бы я ни попросил, а ведь он тоже по-своему привязан к земле, но не низменно, как супруг Матильды. У него отсутствует инстинкт собственника, зато он унаследовал от матери чуткость по отношению к людям, работающим на фермах, внимание к их проблемам… «Он на их стороне», — с ненавистью бурчит его «хозяин»: Андрес давно сделался чем-то вроде добровольного управляющего при Симфорьене Деба. Старый лис не только завладел большей частью угодий Дю Бюшей, но еще и эксплуатирует последнего отпрыска мужского пола в их роду… Андрес все сносит, поскольку уже считает себя мужем Катрин. По простоте душевной он, разумеется, уступит капризу больного человека и продаст будущему тестю Бализау и Сернес за минимальную (дабы уменьшить налоги) цену; он согласится на это тем охотней, что Деба обещает сразу по заключении сделки назначить день свадьбы. Тем не менее я желаю, чтобы Андрес сохранил эти земли за собой. Если бы сделка состоялась, я получил бы комиссионные: Деба уже оговорил сумму. А малыш, зная о моих финансовых затруднениях, обещал ссудить мне вырученные от продажи деньги… под пять процентов… Но кто поручится, что это не ловушка, что, разорив вконец Андреса, старик не откажется видеть его своим зятем? Чего стоят обещания такого человека, когда они не скреплены подписью, заверенной нотариусом? Беда, однако, в том, что Алина допекает меня все сильней. В прежние времена я всегда находил способ от нее отвязаться… А теперь старею, старею не по дням, а по часам…
При всей моей низости сына я разорять не стану… Сернес и Бализау должны остаться за ним… хотя бы до свадьбы… Да и мне лучше, ведь когда я получу комиссионные и ссуду Андреса, мне уже не на что будет больше рассчитывать… Но в таком случае сейчас я вынужден довериться Деба: может быть, он сумеет обезвредить шантажистку. Если только не воспользуется моей откровенностью, чтобы погубить меня окончательно или чтобы отказать Андресу… Господин аббат, вы один ………… ………… ………… ………… ………… ………… ………… ………… ………… ………… …………
I
Пишущий положил ручку, перечитал последние страницы, встал. На нем был синий шелковый халат, дырявый и в пятнах. Обрамленное седыми волосами загорелое лицо казалось совсем юным. Голубые глаза смотрели по-детски ясно. Сквозь засаленные окна в комнату проникал тусклый свет; в такие дни парижане с нетерпением ждут темноты, торопясь затворить железные ставни, хотя бы и с риском прищемить себе палец. Квартира была обставлена в 1925 году. Крашеные стены и неподвластная времени никелированная мебель выглядели, как новые. Между тем повсюду царил беспорядок, свидетельствовавший не о полноте жизни, а об ее упадке. Прямо на ковре стоял поднос с остатками холодной трапезы. Везде валялись окурки. Здесь, должно быть, не убирались уже несколько дней.
Габриэль Градер прилег на диван, на этом же диване он спал и ночью. «Для чего ты все это пишешь? — спрашивал он себя. — Чем тебе поможет какой-то жалкий кюре? Не смей вообще с ним встречаться. Даже знакомиться. Нечего доверять ему наши секреты».
Этажом выше ребенок заиграл гаммы. Градер испытал облегчение, он не переносил тишины. В тишине ему чудилось, что рядом кто-то дышит. Атмосфера делалась плотной, гнетущей. Нет, скорей уйти отсюда… Он поспешно скинул халат, оделся. Как приятно закрыть за собой дверь и повернуть в замке ключ, будто запираешь в комнате на улице Эмиля Золя врага всей жизни!
Наступил тот час суток, когда на улице разом зажигаются все фонари. Он шел своей обычной легкой юношеской походкой, словно на крыльях летел. Купил по дороге газету. У него возникло ощущение, что ему удалось ускользнуть, затеряться, запутать след. А на лбу фамилия не написана. Он перешел на другой берег Сены и вдоль трамвайных путей двинулся в сторону заставы Отей. На террасе кафе, многолюдного летом, теперь не было ни души. Градер не чувствовал холода. Он никогда не чувствовал холода. Сейчас он закажет перно… Как знать, принесет ли напиток ожидаемое блаженство? Иногда алкоголь раскрепощает, иногда, напротив, усугубляет тоску и отчаяние. Пусть сегодня он будет к нему милостив. И тогда, оставив страхи, Градер вернется домой, ляжет, закроет глаза. Сэкономит на ужине, а позже, в кафе «Флоранс» подсядет за столик к даме, приходящей туда каждый вечер; ему подадут сандвич, который дама оплатит вместе с шампанским. Все же он нет-нет да и поеживался от промозглой сырости. Откуда-то потянуло перегноем и прелой листвой. Он заторопился домой.
«Надо же, я не потушил свет», — успел он подумать, входя в квартиру, но тотчас заметил гостью: