Габриэль внезапно понял, что нужно делать. Он поставил чемодан в крапиву за домом. Огляделся, прислушался. Собаки не лаяли. Только изредка перекликались петухи, перепутав луну с солнцем. Тогда он стал охапками сгребать ветки и перекидывать их через ограду. От работы он разогрелся и уже не чувствовал ночного холода. Перетаскав основную массу, Габриэль подобрал все листочки до последнего и, перед тем как продолжить путь, прислонился перевести дух к тополю напротив калитки. Отсюда он видел очищенные, светлые ступени. Сколько людей из ныне живущих и уже покойных поднимались по ним, прежде чем взяться за дверной молоток! Старые стершиеся камни. Между тем в ночном полумраке в них чудилась какая-то подспудная жизнь; казалось, они видят, слышат, чувствуют… Грешник, расчистивший крыльцо, ощутил на себе их взгляд. Это продолжалось одно мгновение. Потом он взял чемодан и двинулся налево, к замку.
III
На лугах молочным озером лежал туман, а дальше, на высоком откосе стояли строем сосны Фронтенаков и, возможно, вспоминали про себя все, что видели и слышали за долгие годы. Залаяла собака. Габриэль крикнул: «Пастушка, тихо!» В следующую секунду овчарка, поставив передние лапы ему на грудь, уже лизала горячим языком его шею и подбородок. Стукнули ставни.
— Кто там?
— Жерсента, это я, Габриэль.
Служанка крикнула, что сейчас спустится. Он присел на чемодан. В кухонной двери повернулся ключ.
— Приехали, значит?
Глуховатая старуха смотрела на него недоверчиво. Из прислуги она одна жила в замке. Лакей и две молодые горничные из местных ужинали и ночевали на ферме.
Свет ослепил Габриэля. Он пробурчал, что поезд, как водится, опоздал на час, что он не ужинал и голоден как волк. Жерсента бросила на угли шишек и стружек, засуетилась: что ему подать? «Ничего почти и не осталось!» Градера она ненавидела, но хозяйскую трапезу почитала свято.
— Насчет еды в этом доме я спокоен, — сказал Габриэль.
Кухарка принесла начатый паштет из гусиной печени и холодную курицу: «Вот, только тушка… но тут есть лакомые кусочки…»
Градер ел неторопливо, он расслабился и чувствовал себя в безопасности. Париж остался далеко, а с ним Алина и весь тамошний кошмар… Здесь его никто не достанет.
— У вас все в порядке?
Жерсента принялась жаловаться: у господина Деба, как полагают, был удар… И потом, астма… Кроме дочери, он никого к себе не подпускает… Мадемуазель Катрин, ничего не скажешь, ухаживает за ним самоотверженно… Он такой раздражительный!
— Все из-за болезни, из-за астмы. Ваш приезд его успокоит. Для свадьбы только вас и ждут.
Кухарка хлопотала у стола.
— Ох, и хитрая же бестия… — добавила она себе под нос.
Градер оторвался от еды и посмотрел на нее в упор:
— Что ты хочешь сказать? Он не собирается выдавать Катрин за малыша?
Старуха буркнула:
— Этого я не говорила. Нет. Ничего такого не говорила!
— А что Андрес? — спросил Габриэль.
— Все в бегах. На этой неделе считал в Жуано сосны, что Деба продал Мулеру… А вот и госпожа!..
Вошла пышнотелая дама в коричневом халате. Забранные наспех густые волосы, открывавшие высокий матовый лоб, делали ее несколько старомодной. Кожа на слегка впалых щеках чуть пожелтела, но шея, видневшаяся в прорези халата, сохраняла девичью белизну. Габриэль встал. Только он один на свете видел в этой зрелой отяжелевшей женщине стройную девушку с осиной талией, которую некогда любил.
Да, это была Матильда, а для него — по-прежнему мадемуазель Дю Бюш. Перед ней он снова чувствовал себя крестьянским мальчиком господ Пелуэр, к которому она с сестрой обращались на «ты», в то время как он говорил им «мамизель».
— Поел? Если ты еще не засыпаешь, нам надо серьезно поговорить прямо сейчас. Вы можете идти, Жерсента. Уберете утром. Не беспокойтесь, я затушу огонь. Ну же, поторопитесь!
Матильда отдавала распоряжения спокойным твердым голосом человека, привыкшего повелевать.