Оставлять их одних ей не хотелось. Она не знала, о чем этот человек собирается говорить с Андресом, однако не сомневалась, что обязана защитить мальчика от него. В то же время в душе Матильда полагалась на Градера и чувствовала, что она с ним заодно. Все уладится, думала она. Какой ценой? Чего ей бояться? Казалось бы, нечего. И все же она стояла в нерешительности. Габриэль подошел к ней и, тихонько подталкивая ее к двери, прошептал:
— Я не могу разговаривать с ним при тебе…
— О чем?
— Ты прекрасно понимаешь, о чем!
Матильда сделала вид, что не понимает, тогда Градер пожал плечами и указал на Андреса, который сидел к ним спиной, вытянув ноги к камину.
Матильда снова покачала головой, а Градер открыл дверь и отступил, пропуская ее. На пороге она обернулась.
— Нет, Габриэль, — сказала она решительно, — не понимаю.
Он вернулся к Андресу, тот сидел, закрыв лицо руками. «От огня заслоняется», — подумалось Габриэлю, но затем он увидел, что юноша плачет.
— Плачь, не стесняйся, — сказал ему отец. — После поговорим…
Андрес шумно высморкался. Тело его сотрясалось от рыданий, как бывало в детстве. Пастушка смотрела на него, положив морду ему на колени. «Пусть успокоится!» — думал Габриэль. Он подождет, когда сын будет в состоянии его выслушать. Торопиться некуда: вся ночь впереди. Габриэль не сомневался в победе, хотя и не знал еще, с чего начнет разговор; он явственно ощущал, что какая-то неведомая сила направляет его и поддерживает.
— Ну что? — спросил он, взяв Андреса за руку.
— Она уехала!
— Тем лучше! Да, лучше. Теперь мы спокойно наведем здесь порядок.
— Я не знаю, где она…
— В Париже, старик: такая дичь всегда укрывается в Париже. Ну, ну, не сердись — найдется. Не пройдет и недели, как ты получишь письмо.
— Да. Она обещала.
— Так чего же ты плачешь? — воскликнул Градер.
Юноша улыбнулся — в нем снова зажглась надежда.
— А у вас что нового? — спросил он.
Градер придвинул стул и, подложив охапку хвороста в камин, стал глядеть, как пламя перебрасывается с одной ветки на другую.
— Пока ничего. Надо думать о будущем, оно не за горами. Деба, что бы там ни говорили, плох, и сердце его долго не выдержит…
— Так вот на что ты рассчитываешь? — В голосе сына звучало разочарование. — А дальше что? Думаешь, Катрин изменит свое решение? Никогда! Я ее знаю. Да и я теперь не захочу… ни за что.
Андрес расхаживал по кухне, повторяя плаксивым тоном:
— Если это все, что ты придумал…
— Речь не идет о Катрин, — прервал его Градер. — Разумеется, почему бы не попробовать… Но я понимаю, ты ей не простишь. К тому же у нас будет кое-что получше… — Он перешел на шепот. — По брачному договору, совместно приобретенное имущество находится у них в общей собственности… Я имею в виду старика и Тамати… Стало быть, овдовев, она получит все, что досталось ей от Дю Бюшей плюс половину совместно нажитого: то, что Деба купил у меня.
Андрес слушал его, приоткрыв рот и нахмурив брови.
— Мне-то какой в этом прок? — прошептал он.
— Чтобы сохранить семейное достояние, в семьях заключаются порой самые нелепые браки, — говорил Градер безразличным тоном, словно и впрямь рассуждал о вещах абстрактных. — Если разобраться, Тамати тебе почти и не родственница: она всего лишь кузина твоей матери. Понятно, брак будет фиктивным… Само собой! Чистая формальность, а отношения у вас останутся прежние…
— Папа, ты с ума спятил! — Андрес наклонился к отцу и теребил его за плечо. — Ты просто бредишь!
— Да ведь это пустая формальность! Разумеется, ты не сможешь жениться, пока Тамати жива… Ну так и что? Тоже мне несчастье! Главное, ты будешь свободен.
— Во-первых, никогда не поверю, чтоб она согласилась играть эту комедию! Формальность не формальность — я ее знаю: она считает меня своим сыном, это покажется ей чудовищным.
Градер покачал головой и усмехнулся с видом человека, знающего жизнь:
— Ошибаешься. Уверяю тебя, она на все согласится. И потом, у нас будет время ее подготовить…
— А сколько шуму в Льожа? Представляешь, что люди скажут?
Но Габриэль невозмутимо продолжал:
— Брак можно сохранить в тайне. Удастся ли это при Катрин? Не знаю, надо подумать. Но запомни: когда дело касается имущественных интересов, люди обычно все очень хорошо понимают.
— Я вот, папа, тебя слушаю, слушаю… Но о чем мы с тобой говорим? Дядя Симфорьен жив и умирать пока не собирается…
— Это только пока.
— Он может прожить годы.
— Не смеши меня, дорогой!
— Во всяком случае, долго. А я не могу ждать! Нет! Не могу жить в неопределенности.