XV
Градер поднимается по лестнице спящего замка, ботинки несет в руках — это две глыбы грязи. Под дверью своей комнаты видит полоску света. Разве он не погасил лампу? Входит. Перед иконами коленопреклоненная фигура — Матильда. Она встает, смотрит на вошедшего, не говоря ни слова. Он рад, что она здесь. Его бьет дрожь.
— Мне холодно. Позволь, я лягу в постель.
Голос жалобный. Точно милостыню просит. Градер скидывает с себя промокшую одежду. Матильда отворачивается, но чувствует запах сырой шерсти и пота. Он ложится, натягивает пуховое одеяло по самые глаза. Матильда видит лишь дрожащий комок и белые пряди волос.
— Возьмешь мои ботинки, очистишь от грязи, — говорит он. — Одежду спрячь.
К ней наконец возвращается дар речи: где он был? что делал?
— На Утесе, — отвечает он. — Помнишь? Помнишь, я брал вас обеих за руки… — Внезапно он переходит на шепот: — Я спасал свою жизнь… Имею я на это право?
В вопросе звучит мольба. Из-под одеяла на Матильду смотрит старик.
— Выходит, я твоя сообщница? — спросила она потерянно. — Сообщница? Ну да, разумеется, я ведь знала…
— Нас никто не видел… В Париже она жила в меблированной квартире… С хозяйкой давно рассорилась и никогда не говорила ей, куда идет. В письмах Симфорьена полиция не найдет ни адресов, ни имен. Сам он первый не захочет вмешиваться в это дело, если оно и всплывет. В крайнем случае ты его отговоришь. Алина была совершенно одинока. Ну, предположим, вызовут меня, допросят… И что? Я был здесь…
— А маркиз де Дорт? Это же он готовил тебе ловушку, и он, возможно, знает о поездке Алины. Он наведет полицию на след. Если учесть, что он тебя ненавидит…
Градер подскочил и едва не вскрикнул: невероятно, но о маркизе он не подумал.
— У него нет доказательств. Я буду все отрицать…
Матильда пожала плечами:
— Брось! Неужели ты думаешь, невозможно узнать, куда она поехала? Она покупала билет. Кто-нибудь видел… Свидетели всегда отыскиваются.
— Я не двинусь с места… Затаюсь здесь… — пролепетал он.
Матильда присела на кровать и спросила, не глядя на него:
— Что ты сделал с этой женщиной?
— Мы повздорили. Она ведь приехала меня погубить, не так разве? Я не собирался… Ее цинизм меня взбесил…
Он лгал, пытался оправдать себя, придумывал смягчающие обстоятельства:
— Ты мне не веришь? Так знай, у меня с собой даже оружия не было.
— Да, но куда ты прошлой ночью ходил с лопатой?
Он посмотрел на Матильду с ужасом и ненавистью:
— Что это значит? Ты тоже за мной шпионишь? Выдать меня решила? Смотри, детка…
Неожиданно она поднесла палец к губам. В коридоре кто-то сдавленно чихнул. Матильда выглядывает:
— Это ты, Катрин? Да, я здесь. Габриэль позвал меня. Ему нехорошо, у него страшный жар. Хочу поставить ему банки. Они у отца? Ты можешь их взять, не разбудив его?
Градер слышит голос Катрин:
— Он совсем не выглядел больным…
— Он лег сразу после ужина. У него температура под сорок.
Катрин отвечает, что сейчас принесет банки. Дверь остается приоткрытой. Градер вздыхает с облегчением: Матильда вступила в игру, она солгала. Теперь она развешивает мокрую одежду на батарее в туалете. Катрин возвращается с банками. Матильда благодарит ее, но дверь широко не отворяет, дожидается, пока та уйдет, расстилает на полу газету и старым ножом для бумаги принимается соскабливать грязь с ботинок. Габриэль бормочет слова благодарности, она ворчит:
— Ради Андреса…
Пусть ради Андреса, не все ли равно? Важно, что он больше не один. Сам он сейчас не воин. Он — как выжатый лимон. Матильда спрашивает в упор:
— А дальше что? Ведь был же у тебя какой-то план?
Да, был: напугать старика, напугать до смерти… Звучит смешно…
— Понимаешь: Алина не приезжает, на письма его не отвечает… Против меня у него никаких улик… Он почувствовал бы, что я сильней, что я хозяин положения. Он бы этого не пережил…
Матильда пожимает плечами: ребячество какое-то! И потом: ну вот получилось, как он хотел. А что толку?
— Матильда, я уже не тот. Меня это подкосило… План мой не был ребячеством, нет. Я знаю, что говорю: я бы с ним быстро разделался, не прикладывая рук…
— И ты думаешь, несчастный, я бы тебе позволила!
В ту же минуту она спохватилась, что ее возмущение несколько запоздало. Впрочем, это уже не имело значения: Симфорьен был жив, а у лежащего перед ней мужчины зуб на зуб не попадал, и он уже никому не мог причинить вреда. Между тем он приободрился и снова взялся за свое: