— Ты оглох, папа? Ты не слышал, каким словом он тебя назвал?
— Обычная любезность с его стороны! Тебе пора бы привыкнуть, сынок. Если он считает, что я… то, что он сказал, пусть докажет это сейчас, при тебе.
Все присутствующие почувствовали разительное несоответствие слов и тона, которым они были произнесены: мрачного, исполненного отчаяния. Градер замолчал. Из пятерых человек, собравшихся на полутемной площадке, четверо в той или иной степени догадывались о том, что знал только он. Габриэль оцепенел, впал в прострацию и даже не заметил, как все потихоньку разошлись, не слышал, как щелкнули замки в дверях. Очнувшись, он вздрогнул: они с Андресом остались одни.
— Иди ложись, папа. У тебя жар.
— Да, я простудился. Думал, пустяки. А теперь у меня по вечерам поднимается температура.
Андрес проводил его до дверей комнаты и пожелал зайти.
— Я болен, я с ног валюсь, — взмолился Градер. — Приходи утром.
— На одну секунду, я тебя не задержу.
Андрес вошел вслед за отцом, притворил за собой дверь, огляделся.
— Мамина комната… Я никогда не видел ее в этой комнате… Помню ее только в Бильбао и в Париже… Где был ты, когда мы жили в Испании?
Обрадовавшись, что Андрес сменил тему разговора, Градер ответил, что дела удерживали его во Франции.
— Твоя мать, малыш, была… Один человек, священник, на днях назвал ее «святой» и «мученицей»…
— Почему «мученицей»?
Градер растерялся, проговорил фальшивым тоном, что священники вечно преувеличивают, усмехнулся, пожал плечами и указал сыну на дверь:
— Ну, хватит! Оставь меня. Я падаю от усталости.
— Нет, сначала ты объяснишь мне, что имел в виду дядя Симфорьен…
— Что, что? Да ничего, — раздраженно ответил Градер. — Я пришел к нему поговорить о Сернесе и Бализау… Кажется, я имею на это право? А он заявил Тамати, что я, видите ли, пытался напугать его до смерти… Бред! Или ложь!
— Да, но старик обвинял Тамати, говорил что-то про «ту ночь»…
Градер стоял у двери, приготовившись закрыть ее за сыном.
— Я этого не слышал. Тебе приснилось, — сказал он.
Затем подошел к Андресу, держа руки в карманах.
— Послушай, малыш, ты меня знаешь. Я не идеал, моя жизнь не образец… Да, я дурной человек… Но из этого вовсе не следует, что я пытался убить старого жулика… От испуга не умирают. Что за детские выдумки?
Андрес вздохнул с облегчением: похоже, ничего особенного не случилось. Здесь у всех больное воображение, и ему оно тоже передалось.
— И еще, папа, ты иногда говоришь ужасные вещи… Тогда вечером, насчет Тамати…
— Ну нельзя же принимать всерьез все, что я говорю! Вы, в Льожа, совсем не понимаете юмора. — Градер непринужденно опустился в шезлонг и глядел на сына снизу вверх: — Мы в Париже привыкли болтать, не задумываясь. Иной раз такое сказанут! Ну и что? Подумаешь! Люди все прекрасно понимают. Здесь же — кошмар какой-то! За каждую шутку изволь держать ответ. Да уж, вы определенно лишены чувства юмора! Вот почему, пожив в Париже, невозможно уже вернуться в провинцию.
— Все-таки тебе следовало защищаться, а то они, видишь, до чего додумались…
Андрес улыбался, у него словно камень с души свалился. И у Градера тоже отлегло: он вернул себе сына и теперь уж проследит, чтобы мальчику больше не морочили голову. Главное, сделать так, чтобы он, и услышав что-либо, не поверил. Надо играть ва-банк.
— Ну и тип этот Деба! Чего только не родится в больной голове от глупости, ненависти и страха! Ты не поверишь, если я тебе расскажу, какую пакость они сочинили на мой счет! И все из-за подлости проклятого старикашки. Суди сам. — Он говорил вдохновенно, и его снисходительная улыбка действовала на Андреса. — Я не ангел — это известно. Старик разыскал бабенку, с которой я гулял в молодости и у которой остались мои письма… ну, и не только это. Обыкновенная шлюха. Вообрази, чтобы выгнать меня отсюда, он решил прибегнуть к помощи этой твари и даже обещал, подлец, оплатить ей проезд до Льожа и обратно…
Андрес поинтересовался, откуда отцу известны такие подробности, и тот, поколебавшись, назвал Тамати.
— Ты же знаешь, она меня любит!
Он уже забыл, что она давеча в присутствии сына называла его негодяем. Андрес помнил, но смолчал.
— Так вот, друг мой, поскольку шлюха не явилась в назначенный день, старик вбил себе в голову, что я ее, дескать, попросту ухлопал!
Молчание Андреса смутило Градера. Он почувствовал, что волнуется и что сын видит его волнение. Он попытался взять дерзостью, но переусердствовал. Сам понимал, что вдается в ненужные подробности, и не мог остановиться.