Кюре вздрогнул, проснулся. Градер закрыл глаза и почувствовал, как прохладная рука ощупывает ему лоб. Затем он услышал глухой удар об пол: Ален опустился на колени и взялся за чтение требника. Он читал довольно долго, затем положил требник на столик в изголовье кровати и тихонько вышел. Тогда Градер приподнялся, взял в руки черную книжицу, открыл наугад и увидел репродукцию рембрандтовского Христа с паломниками в Эммаусе. На обороте он прочел: «На память о моем рукоположении 3 июня 19… Ален Форка, священник. Ты будешь идти впереди Господа нашего и возвещать о спасении, об отпущении грехов, о сладости милосердия; ты понесешь свет тем, кто прозябает во мраке под крылом смерти, ты поведешь нас к миру».
Отложив требник, Габриэль улегся, просветленный и спокойный. Из бездны греха он взирал на судьбу своего антипода, в чем-то тем не менее родственную его собственной судьбе: и он бы тоже мог прощать, просвещать, освобождать — он, Габриэль Градер. Единственная малюсенькая заслуга, которой человек может похвастаться перед Богом, заключается в том, чтобы принять свою избранность, — по крайней мере, это касается той породы людей, которые умеют любить этот мир. Мы живем только один раз: Градер, возможно, и будет прощен, но он никогда уже не станет снова ребенком, радующимся летнему утру, бегающим босиком по раскаленному песку, опускающим смуглые ноги в холодную воду Бальона. Он давно миновал тот участок дороги, где званые должны подняться, бросить все и идти за Христом.
ЭПИЛОГ
— Ну вот! — сказала Матильда, поднимаясь на крыльцо. — Все прошло как нельзя лучше…
В дверях Катрин, Андрес и Деба застыли в напряженном ожидании, их взгляды были прикованы к губам Матильды. Она немного помолчала. Глотнула воздуха, закрыла на мгновение глаза. Только что кончился дождь. Гудели жуки, по всему поселку шелестел в кустах сирени восточный ветер.
— Судя по тому, что рассказал мне аббат Форка, присутствовавший при допросе, следователь общался с Градером, как с тяжело больным, и, похоже, ни на мгновение его не заподозрил…
Она с беспокойством оглянулась по сторонам:
— Пройдемте в дом…
Вчетвером они закрылись в арсенале, и Матильда продолжила тихо:
— Следствию ничего не известно о том, куда поехала эта женщина. А поскольку Градер ко дню ее отъезда уже находился здесь, у нас в доме, никто не придал значение разоблачавшей его анонимной записке, составленной, впрочем, в весьма туманных выражениях. Более того, — добавила она, глядя на мужа, — им удалось восстановить два письма (без конвертов и подписей), напечатанных на машинке. У тебя там сказано в постскриптуме: «Главное, не пишите ничего, что бы могло вызвать подозрения Г… Он найдет способ помешать вашему отъезду…» Они интерпретируют эти слова в пользу Градера. Следователь не сомневается, что автор этих писем и есть убийца.
— Но в таком случае, — в ужасе воскликнул Деба, — я могу попасть под подозрение!
Катрин обняла его за шею.
— Папочка, ты с ума сошел! — сказала она.
Матильда тоже постаралась его успокоить:
— Градер совершено правильно ответил, что давно не поддерживал никаких связей с той средой, где вращалась Алина, и что уже многие годы их не связывало ничего, кроме материальной помощи, которую он ей посылал. У нее и в самом деле нашли квитанции на денежные переводы и записи расходов, свидетельствующие о щедрости Градера…
Деба лепетал срывающимся голосом:
— Они подумают, что это я… Меня обвинят…
Он задыхался. Катрин принесла шприц, чтобы сделать ему укол. Он уже не мог говорить, только не мигая смотрел на жену. Та продолжала терпеливо его разубеждать:
— Я же тебе объясняю, что дело закроют. Следователь отбыл в База, больше допросов не предвидится… К тому же Градер очень плох. Клерак уверяет, что задето второе легкое и теперь болезнь будет прогрессировать очень быстро. Искусственный пневмоторакс применять уже поздно. Возможно, в Швейцарии ему и могли бы продлить жизнь, но он ни в какую не желает уезжать от аббата Форка. К счастью, тот не возражает. Наш смиренник-кюре все-таки восхитителен: четыре месяца уже с ним нянчится… А ведь дело небезобидное… в его возрасте он рискует заразиться.