— Ну ладно, — смягчился Леха. — Но у меня мало. Мало, понимаешь! — Он с осуждением посмотрел на Бондаря. Вот почему он не отдает мою кровную десятку, подумал я, не особенно расстраиваясь, — он патологически жаден по отношению и ко мне.
Бондарь снова приуныл. Уплывала его десятка с мутными водами Невы.
Леха полез в карман штанов, долго там перебирал пальцами, потом с ловкостью фокусника выхватил купюру и протянул Бондарю. Шурик взял и вопросительно уставился на нас.
— В чем дело? — спросил я.
— Мало… — вздохнул он. — Ее и так уже спрашивали двое…
Меня всегда удивлял его нижняя челюсть с перекусом — в фас он выглядел нормально, а в профиль напоминал человека, который излишне долго задумывается над жизнью. Впрочем, разумеется, повод задумываться над жизнью у него, несомненно, был.
— Давай назад! — возмутился Леха.
— Давай назад, — подтвердил я, блефуя.
— На, — Шурик невозмутимо протянул десятку Лехе.
Леха взял и сунул в карман.
— Ну, ладно, — сказал я миролюбиво. — Пошутили и хватит.
Леха сделал круглые глаза и даже набрал в легкие воздух, чтобы возмутиться, но я опередил его.
— Верни ему деньги и добавь еще, — сказал я.
— Ни за что! — выпалил Леха. — Он меня бесит!
— Меня тоже, — согласился я. — Дай, и все, внесем в отчет. Главный возместит.
— Черт! Как же! — возмутился Леха. — Вы меня уморите. — И снова стал копаться в штанах.
Наконец дело было улажено, и мы тронулись в холодильную. Довольный Шурик вышагивал впереди. Белый халат на нем болтался, как на швабре. Мы подошли, и он открыл шестую камеру.
— Пожалуйста. — Жестом фокусника предложил заглянуть он.
Наверное, покойники ему порядком надоели.
Леха заглянул, присвистнул и покрутил носом.
— Ты что, мужик!..
— Я же тебе говорил, что она красавица… — многозначительно сказал я, полагая, что он сразу распознал в блондинке инопланетянку, и тоже заглянул. Признаться, мне не хотелось этого делать — я знал эту женщину живой и хотел, чтобы в моей памяти она осталась такой же.
Камера была пуста.
— Ты нас дуришь! — возмутился Леха, бросив на меня дурашливый взгляд, который означал только одно: 'Сейчас я его разыграю': — Ты куда бабу дел?
Только тогда Шурик счел возможным обозреть свои владения. Челюсть у него отвисла. Мелкие зубы, поврежденные флюарозом, торчали, как ржавые гвозди в подошве.
— Черт! — удивился он и открыл соседнюю камеру. Она тоже была пуста. Тогда он стал открывать все камеры подряд, и выглядел весьма удрученным.
Впрочем, чего можно было ожидать от человека, который полжизни провел среди покойников. Наверное, у него даже кровь была холодной, а свои червонцы он складывал в банку из-под формалина и хранил в термостате.
— Ладно, — сказал я, видя, как он мучается. — Кто приходил к тебе?
— Два типа из полиции… — Похоже было, что его прошиб холодный пот, потому что он вдруг стал мокрым, словно пришел с улицы.
— И все? — спросил я.
— И все… — неуверенно ответил он.
Он никак не мог сообразить, что произошло.
— Они что, унесли ее? — спросил Леха.
— Да нет… — вмешался я, — увели…
— Только взглянули, — ответил Шурик. — Я ее сам закрыл.
— А ты куда-нибудь выходил? — с подозрением спросил Леха.
— Только за 'Балтикой' на Московский. Только там свежее пиво.
— Никого не заметил, когда вернулся?
— Да что вы меня за идиота держите?! — возмутился наконец Бондарь. — Я закрыл на ключ, а когда пришел, точно так же открыл.
— Мистика… — произнес Леха и покрутил носом. — Ты смотри, не ночуй здесь, а то тебя точно украдут, а ты не заметишь. Ладно, давай деньги назад!
— Перебьешься, — возразил Бондарь вполне осознанно.
— Почему? — спросил Леха.
— У нее было шестиклапанное сердце…
— Что это значит? — удивился я.
— А то значит, что она была уродом, — торжествующе произнес Бондарь.
— Что-то я не заметил… — признался я.
А Бондарь посчитал это основанием, чтобы прикарманить наши деньги.
— А ты ей под юбку заглядывал? — ехидно спросил эскулап.
— Ну? — спросил я, предчувствуя, что он меня страшно уязвит.
— Бесполое существо, — сказал он тоном, которым обычно стараются уберечь чужое самолюбие, а вышло, как дурная шутка.
Я не стал уточнять, что это значит, а сказал Лехе:
— Дай ему еще двадцадку и идем…
Мне сделалось тоскливо — нельзя, чтобы жизнь тебя всегда только обманывала, должна быть какая-то отдушина, куда ты можешь заползти. Но последнее время мне катастрофически не везло. Леха долго препирался с Бондарем, потом отдал ему деньги:
— На!.. Крохобор…
И мы вышли. На улице, когда мы спрятались под свои зонты, Леха спросил:
— Слушай, старина, а зачем полиции какая-то женщина? Могли б приехать официально, забрать под расписку…
— Значит, это не полиция, — вздохнул я и подумал, что никогда еще не ошибался в женщинах. Было такое ощущение, что меня подло обманули. И не только потому что женщина по словам Бондаря оказалась не женщиной, а потому что с ее исчезновением терялся всякий смысл нашего расследования. Потом я подумал, что это злая шутка. Впрочем, раньше я не замечал, чтобы Шурик Бондарь был способен на подобные выходки. С самим Бондарем Леху связывала следующая история. Еще до моей ссылки на Землю он побывал во всех горячих точках: и в бывшей Украине, которая перед тем как развалиться, корчилась в конвульсиях братоубийственной войны, и в бывшей Молдавии, на которую претендовала Румыния, и в Тунгуской зоне, где он был дважды ранен. Вначале в руки. Потом сразу же его контузило взрывом мины. У него был перелом основания черепа и множественные осколочные ранения в спину. Благо, в суматохе решили, что он живой, загрузили на 'борт' и привезли в военно-медицинскую академию, где трудился наш незабвенный Бондарь. Здесь он и попал в его хозяйство, где пролежал ровно неделю. Об этом всем мне рассказывал сам Бондарь, не преминув многозначительно уточнить:
— Я точно выдержал температуру замораживания… — намекая на то, что таким образом спас Лехе жизнь.
Через неделю Леху выдали студентам для препарирования. Бледен был тот студен, который воскликнул:
— Профессор, у него кровь струится!..
— Не может быть! — ответил тот, и Леху срочно переложили на операционный стол.
Так он остался жив, но с тех пор ежегодно второго августа справлял 'юбилей для покойника', как он любит выражаться. Все это произошло до моего проявления на Земле. Не знаю, сколько дней Леха поил Бондаря, но, должно быть, загул был грандиозным и очень долгим.
Двор академии походил на глубокий аквариум: где-то высоко над головой шелестели кроны деревьев, шапки омелы, как бороды, свисали с веток, а внизу стоял зеленый полумрак, и влажный тяжелый воздух был неподвижен, как в подвале.
— Знаешь, что, — сказал я Лехе, — пойдем-ка мы в гостиницу и обыщем номер. А?
Леха только пожал плечами — не идти же в самом деле с повинной к главному, мол, все! доказать ничего невозможно.
Не успел я покинуть академию, как меня окликнули. Под зеленым сводом Загородного проспекта я едва разглядел Пионова, который стоял, прислонившись в 'жигулям'. Видать, на транспорт полиции выделялось не так уж много средств, потому что 'жигули' были старыми, облупившимися и с лысыми покрышками.
— Поехали… — многозначительно сказал Пионов, открывая дверь. — Мне не терпится узнать последние новости…
— Привет, — сказал я невольно, усаживаясь рядом с Люсей, к которой испытывал ничем не подкрепленную симпатию.
— Учти, дорогуша. — Выглянул из-за нее Акиндин. — У наших на тебя вот такой зуб… Кто-то активно обрывает ниточки твоего алиби. Твой главный свидетель — бармен — не вышел на работу, раз!..
В чем заключалось два, я не понял, а только заметил, как Люся поморщилась: он явно болтал лишнее. Мне же хотелось видеть в ней тайного союзника. Но она была невозмутима, как греческая богиня.
Машина поползла в сторону Невского. Водителю приходилось объезжать бесчисленные рытвины и вздутия асфальта — корни тропических деревьев давно проросли во всех направлениях.