Посреди мастерской висела какая-то громоздкая чёрная тень.
— Господи! — зашептала Инга. — Господи! Господи!
Грудную клетку сдавило. Она зажмурилась и снова открыла глаза. Это был Олег. Он висел на верёвке, закреплённой на крюке. Инга побежала к нему. Споткнулась о валявшуюся под телом стремянку. Упала, поднялась и задела головой его холодные окоченевшие ступни. Что-то капнуло на неё сверху. Инга посмотрела наверх. Наконец прорезался крик.
Тёмно-синее лицо. Восковая капля застыла на носу. Изо рта торчало черное и сухое — застрявшая корка хлеба? Язык. Голова словно криво и наспех пришита к соломенному пугалу с длинными деревянными руками и ногами.
— Давай вместе его снимем! — Она трясла баб-Люсю за плечо. Балясина выла и крутила головой. — Слышишь! Надо реанимацию! Понимаешь? Первая помощь! Где нож? Верёвку разрезать!
Инга вытащила мобильный. Трясущиеся пальцы не сразу набрали код разблокировки.
— Чёрт! Чёрт! Алле, «скорая»! — Она едва справлялась с голосом. — Попытка самоубийства! Мужчина, сорок пять лет. Пишите адрес. Фамилия Штейн! Господи! Быстрее, пожалуйста! Олег… А-а… Мать вашу! Аркадьевич! Нет, не таблетки! Не вены! Повесился! Да. Да! Как поздно? Нет! Вы должны! Не поздно! Говорят, поздно — оставьте так до приезда полиции. Как это — так?
Она выбежала из мастерской, спустилась на этаж ниже и стала кричать и звонить соседям:
— Помогите! Помогите! — Потом спохватилась и завопила: — Пожар! Пожар!
Высунулись несколько лиц.
— Пойдёмте, пожалуйста, наверх! — кинулась она к ближайшей приоткрывшейся двери. — Помочь надо!
Лица заворчали:
— Больная, что ли?
— Чего тут орёшь? Ноль один звони!
— Что за хулиганство!
Двери захлопнулись. Она снова поднялась к мастерским. На площадку вышел художник Трофимыч — андеграундная звезда восьмидесятых, как всегда с похмелья.
— Инга! Что стряслось-то? — прошамкал он беззубым ртом.
— Трофимыч! — Она вцепилась в его рубашку. — Помоги! Там Олег!
Он вошёл в мастерскую, увидел тело и ругнулся.
— Давай его снимем! — умоляла Инга.
— Поздно.
— Не поздно! Трофимыч, пожалуйста!
Он покачал головой, взял Ингу за руку и вывел на лестничную площадку:
— До приезда полиции трогать не будем. Ты полицию-то вызывала?
— Только «скорую». Кажется, они сказали — сами вызовут.
— Я позвоню ещё раз.
— Ты что-нибудь понимаешь? Он вчера был у меня! Мы только вчера говорили!
— Вот. Кури!
Он достал из засаленного кармана измятую пачку, выстучал сигарету, прикурил, протянул ей. Инга отшатнулась.
— Надо, от шока поможет!
Сигарета прыгала в её руках. Вышла Люся.
— Что творится, мама моя! Что творится! — причитала она и всхлипывала. — Такой синий уже стал, какой кошмар!
Они услышали звук поднимающегося лифта. Мимо деловито прошли три человека в зеленых халатах и шапочках, два — в полицейской форме. Полиция и «Скорая» приехали одновременно. Пришлось возвращаться в мастерскую.
— Что вы нас-то, дамочка, вызвали, — присвистнул один из санитаров, глянув наверх. — Тут труповозка нужна. Серый, звони.
Рыхлый прыщавый санитар лениво достал телефон и начал тыкать.
— Алло, да, — бубнил он в телефон, — у нас труп. Окоченение часов семь точно. Адрес? Какой тут адрес? — Баб-Люся послушно подсказала.
Страшная фигура, свисающая с потолка — «труп» — это и есть Олег? Нет, он таким быть не может! Вещи — вот они — его, а тело чужое!
Трофимыч и баб-Люся отвечали на вопросы следователя, а Инга бесцельно ходила по комнате, прикасаясь к стульям, распахнутому альбому, смятым подушкам на диване, зачем-то оглядела разномастные бутылки в буфете, стараясь вернуть присутствие Олега. Она заметила упавший штатив и бережно подняла его.
— Ничего не трогать! — рявкнул следователь и поправил фуражку. — Зачем вы приехали к пострадавшему? Кем вы ему приходитесь?
— Я с ним работала. Я привезла ему… Я пригнала ему машину.
— В каком смысле?
— Он вчера был у меня. Мы выпили, он вызвал такси. Хотел вернуться за машиной утром. Но не вернулся, — проговорила на автомате Инга и опять сорвалась на крик. — Он не мог сам! Его убили!
Оперативники поставили стремянку, срезали веревку. Трофимыч подошёл, встал рядом подстраховать. Инга где-то слышала, что воздух, накопившийся в легких висельников, выходит с шумом, чуть ли не стоном, когда стягивают петлю. Но стона не было. Только стук об пол, словно упало массивное деревянное кресло.
— Лейтенант, тут на столе записка! «В моей смерти прошу никого не винить». Подпись, без даты.
— Какая записка? Чья? — сонно спросила Инга и подошла к столу. Буквы были заострёнными, узкими — в манере Олега.