— Кто он такой?
— Говорит, что француз, который не может жить во Франции, так как противник политики де Голля.
— О! — издала она звук, но, похоже, пока ничего не понимала.
— Де Голль — президент Франции.
— Я знаю это, балда. Вы думаете, я не слушаю новости? — Она посмотрела на приемник, откуда доносился рок.
— Вы не возражаете, если я выключу эту туфту? — спросил я.
— Приглушите немного, но оставьте. Я терпеть не могу завывания ветра.
Я приглушил слегка музыку. Несмотря на такое непрочное сотрудничество, между нами зарождалась близость, будто в этой комнате уже были расписаны для нас роли. Это была случайная близость, и она определялась меняющимися приливами и отливами страха и сомнений. Она задавала мне разумные вопросы и, кажется, верила моим ответам. Но по глазам я видел, что она боится, что я ее убью.
— Вы знаете, кто он такой? — спросил я.
— Я думаю, что он не француз.
— А кто он?
— Я скажу вам, — сказала она решительно, будто пришла к какому-то решению.
— Я была личным секретарем очень крупного бизнесмена в Саутленде.
Этот человек, называющий себя Мартелем, втерся к моему хозяину в доверие и стал его исполнительным помощником.
— Откуда он?
— Этого я не знаю, — ответила она. — Он южноамериканец, я думаю. Мой хозяин сделал ошибку, доверив ему комбинацию замка сейфа. Я предупреждала, чтобы он этого не делал. Что же случилось? Мистер, так называемый Мартель, удирает с целым состоянием в ценных бумагах, которые Гарри и я хотим вернуть этому бизнесмену.
— А почему не обратитесь в полицию?
Она была готова к ответу.
— У моего босса какая-то слабость к Мартелю. К тому же наш бизнес весьма конфиденциального свойства.
— А какой это бизнес?
— Я не имею права вам это сказать, — осторожно сказала она. Она переменила положение своего тела, будто его симметричность и значимость могли отвлечь мое внимание от наспех сочиненной липы.
— Босс заставил меня поклясться, что я сохраню секрет.
— А его имя?
— Вы знаете этого человека, если бы я могла сказать имя... Он очень важный и влиятельный человек в правительственных кругах.
— В нижних кругах ада?
— Что? — спросила она. Но думаю, она хорошо слышала мои слова.
Она нахмурилась и играла своими тонкими, нарисованными бровями. Хмурилась она не очень сильно, потому что это ведет к морщинкам, и, кроме того, думала, что я все еще могу убить ее, а умирать с морщинками на таком милом лице ей не хотелось.
— Если вы воспринимаете меня серьезно и помогли бы вернуть те деньги, и все такое, я уверена, мой хозяин вас щедро отблагодарил бы. Я также буду благодарна.
— Мне об этом нужно побольше узнать, например, что значит «все такое»?
— Конечно, — сказала она. — Естественно. Вы поможете мне?
— Посмотрим. Вы покончили с Гарри?
— Я не сказала этого.
Но ее зеленые глаза выразили удивление. Думаю, во время своих усердий, потраченных на меня и сочинение своей истории, почерпнутой из фильма, она совсем забыла про Гарри. Комната предполагала роли только для двоих. Могу предположить, какая была бы моя, если бы мы находились в ней подольше. Она надвигалась на меня как голодный тигр.
— Я беспокоюсь за Гарри, — сказал я. — Вы видели его сегодня?
Она покачала головой. Ее волосы разлетелись как огонь. Ветер, усилившийся за окном, заглушил музыку.
— Он упоминал о покупке револьвера сегодня днем, — напомнил я.
— Для чего?
Разговор об оружии основательно напугал ее.
— Чтобы использовать его против Мартеля, полагаю. Сегодня Мартель устроил ему небольшой спектакль. Он с пистолетом его прогнал и раздавил его фотокамеру.
Я вытащил камеру из кармана и показал ей.
Она погоревала над ней.
— Эта камера стоила мне сто пятьдесят долларов. Мне следовало подумать, прежде чем давать ее Гарри.
— Может быть, идея со снимком была не совсем удачной? У Мартеля аллергия на камеры. Какое у него настоящее имя, все-таки?
— Я не знаю. Он пользуется разными именами. — Она опять вернулась к Гарри. — Вы думаете, что Гарри пострадал или с ним что-нибудь случилось?
— Возможно. Его машина находится на бульваре в полумиле отсюда. Ключ торчит в зажигании.
Она вскочила.
— Почему вы не сказали об этом?
— Вот я и сказал.
— Покажите мне где.
Пока мы ждали лифт, она подобрала свой приемник и сумочку, достала пальто из шкафа. Может быть, шум лифта или радио или какой-то постоянный звук, исходящий от ее тела, вызывал такую реакцию, но, когда она пересекала вестибюль, все три шулера наблюдали за ней из двери Самоанской комнаты.
Мы ехали по бульвару. Поднимающийся ветер сносил машину. В море поднимались белые шапки пены. Слегка фосфоресцирующие, они поднимались как привидения, быстро сметаемые обратно в темноту. Моя соседка высматривала что-то на пустынном берегу. Она открыла в ту сторону автомобильное окно.
— С вам все в порядке, миссис Гендрикс?
— Да, все, но, пожалуйста, не зовите меня так. — Ее голос звучал моложе и не так самоуверенно. — Я чувствую себя как дурочка. Зовите меня Китти, если хотите.
— А вы не миссис Гендрикс?
— Формально да, но мы не живем вместе. Гарри развелся бы со мной давным-давно, только он — верующий католик. Он живет с мыслью о том, что я к нему вернусь.
Она наклонилась вперед, чтобы отодвинуться с моего края.
— Мы уже проехали полмили. Где машина?
Я не мог ее обнаружить. Китти стала нервничать. Я повернул машину и в свете фар увидел проем в зарослях и костер за ними, который быстро догорал несколькими угольками, едва тлеющими в куче пепла. Трое пьяниц исчезли, оставив за собой бутыль и запах пролитого вина.
Китти Гендрикс позвала меня:
— Что вы там делаете? Гарри там?
— Нет.
Она прошла сквозь проем. Ее приемник и сумочка болтались у нее на руке. Приемник пел как самостоятельная личность. Она огляделась вокруг, прижимая к себе пальто. Смотреть было не на что, кроме затухающего костра, железнодорожных путей, тускло посверкивавших в свете звезд. Затоптанная неласковая земля.
— Святая Дева, — произнесла Китти. — Здесь ничего не изменилось за двадцать лет.
— А вы знаете это место?
— Мне это следует знать. Я родилась в двух кварталах отсюда, на другой стороне железной дороги. — Она добавила с усталым видом:
— Обе стороны путей не то место, где можно жить. От поездов всегда тарелки гремели на кухне. — Она всматривалась в темное пространство железнодорожного двора. — Насколько мне известно, моя мать до сих пор живет здесь.
— Можем пойти проведать.
— Нет! У меня не так много чего осталось, чтобы поставить ее на ноги.
Я хочу сказать — пусть прошлое останется прошлым.
Она сделала непонятный жест в сторону эвкалиптовых зарослей, будто само это место понуждало ее к откровенности.
Она могла справиться с опасностями пребывания в отеле, но не с разгулом дикой, ветреной ночи.
Ее раздражение обернулось против меня.
— Зачем вы привезли меня сюда?
— Это была ваша идея...
— Но вы сказали, что машина Гарри...
— Очевидно, ее украли.
Она отпрянула от меня, споткнувшись, и завалилась на черные ветви кипариса. Все, что я мог рассмотреть, — это бледные очертания ее лица и блеск глаз и губ.
— Не верю. Здесь не было никакой машины. Какой марки она была?
— "кадиллак".
— Теперь я знаю, что вы лжете. Откуда у Гарри «кадиллак»?
— Он, вероятно, взял его на стоянке. Это была старая машина.
Казалось, она ничего не понимала. Я слышал ее учащенное дыхание.
— Здесь никогда и не было машины, — прошептала она. — Вы из Вегаса, не так ли? И вы заманили меня сюда, чтобы убить.
— Это глупая болтовня, Китти.
— Не зовите меня Китти. — Ее голос приобрел плаксивые оттенки. Возможно, в ее сознании всплыло что-то такое, что случилось многие годы тому назад, когда гремели поезда и тарелки ее матери. — Вы заставили меня приехать на это место и теперь не даете мне уйти.