Харриет протискивается мимо него и спускается вниз.
* * *
- Эшли Гейнс уехал из резервации, - объясняет Харриет, когда её догоняет хмурый Фрэнки.
- Да? - переспрашивает Ингерсолл, лениво барабаня пальцами по журналу «Поле и ручей». [1]
- Он употребляет, как и предполагал Хокинс. И он больше не жульничает с домами. Просто убивает хозяев и занимает их место.
- Он перешел на темную сторону мошенничества.
- Да.
- А мне это нравится. Прям он молодец. Есть новости о девчонке?
Харриет колеблется.
- Нет.
- Есть идеи, куда они направились?
- Нет.
- Значит, вы почти не нашли ничего стоящего.
Фрэнки пожимает плечами. Харриет молчит.
Тонкая улыбка появляется на губах Ингерсолла. В виду отсутствия бровей, трудно сказать, действительно ли ему смешно или это сарказм.
Он достает салфетку из держателя и расправляет её.
Потом вытаскивает из кармана ручку.
Ингерсолл кладет тонкую салфетку на журнал, а потом очень аккуратно что-то пишет по диагонали.
Как ребенок, держащий в руках вырезанную в школе снежинку, он берет салфетку за разные концы и поднимает вверх. На ней написано название компании и номер телефона.
Харриет читает: «Грузоперевозки 321», потом идет номер.
- Не понимаю, - говорит Фрэнки.
Ингерсолл встает.
- Я нашел нужный кусочек информации, даже не вставая из-за стола.
- Поэтому ты босс, - говорит Фрэнки. В его голосе Харриет слышит раздражение.
Ингерсолл передает Харриет салфетку.
- Позвони в эту транспортную компанию. Она приведет нас к нему, нашему кейсу и необычной девочке. Время - деньги, друзья мои.
[1] ‘Field & Stream’ - «Поле и ручей», журнал, в основном предназначенный для мужчин. Публикует статьи об охоте, рыбной ловле, жизни на открытом воздухе
Интерлюдия
Сон
Она писает.
Ничего необычного, за исключением того, что делать ей это приходится каждые тридцать секунд, словно у неё мочевой пузырь меньше наперстка. Врач сказал, что давление на него во втором триместре ослабнет, но мать назвала это ложью. А её мать всегда права. Это огромная ложь.
Мириам поднимает глаза. На стене кабинки кто-то вырезал надпись, а это странно, потому что в этих краях девочки очень женственные и вряд ли стали бы что-то вырезать на стене. Там могло быть что-то вроде: «Я люблю Майка», но маркером, а не ножом.
Послание гласит: «Счастливого Рождества, Мириам».
Девушка находит это несколько странным. Да, уже почти Рождество, но откуда стене в туалете об этом знать? Мириам замечает под первой надписью вторую и читает: «Она идет за тобой».
Мириам несколько озадачена.
Где-то вдалеке она слышит: топ, топ, топ. Стук ботинок.
Мириам тянется оторвать несколько кусочков бумаги (а она такая же плотная, как шепот ангела, поэтому, чтобы не намочить руки, ей нужно побольше слоев) и замечает, что кто-то находится в соседней кабинке. Кто-то, кого там только что не было.
Одна нога заканчивается потрепанной кроссовкой.
На другой ноге отсутствует то, что ниже лодыжки. На плитку капает кровь.
- Счастливого Рождества, - раздается голос Эшли. - Разве ты по мне не скучаешь?
Несмотря на то, что это кажется Мириам странным и непонятным, она трясет головой. Ноги исчезают, как и кровь. Девушка выходит из кабинки, чтобы помыть руки.
Моет.
Мириам смотрит на свои руки, а не на лицо, потому что ей совсем не нравится, как из-за беременности раздуло щеки, подбородок и всё остальное. Она такая же набухшая как те наклейки, что собирала, когда ей было девять. Единороги и радуга.
Снова этот звук: топ, топ, топ.
Мириам домывает руки.
Поднимает взгляд.
Бледное лицо. Каштановые волосы (её родной цвет) собраны в хвост.
Что-то движется у неё за спиной. Темно-синее пятно, потом вспышка красного.
- Ты убила моего сына, - доносится изможденный, страшный шепот.
Позади Мириам стоит миссис Ходж. Запорошенные снегом галоши оставляют на плитке следы. Темно-синяя куртка, старая и грязная, сидит неряшливо на её грузной фигуре. Волосы темные, немытые, сосульками свисают вокруг красного лица.
У женщины в руках красная лопата для снега.
Мириам хватается за края фарфоровой раковины...
Лопата опускается девушке на спину.
Колени Мириам подгибаются, и она падает подбородком на раковину. Когда она бьется лицом о кафельный пол, прикусывает себе язык. Крови Мириам не чувствует, хотя он и наполняет ей рот.
Девушка вытягивает руки и пытается подняться, но пол только помыли, он скользкий, встать не получается. Ладони разъезжаются.
- Маленькая отвратительная шлюха, - говорит женщина. - Ты не заслуживаешь того, что вложил в тебя Бен.
Бах. Лопата тяжело опускается промеж лопаток, а потом опять на голову. Следом снова на спину. Плоский металл врезается глубже и глубже, Мириам чувствует, как что-то внутри (словно хрупкий снежок между пальцев) переламывается, трещит, ломается. Девушка ощущает между ног нечто теплое и мокрое. Она протягивает руку вниз под непрекращающимся градом ударов и, когда подносит руку к глазам, видит, что та окрашена красным. Мириам, пытаясь подняться, оставляет на полу кровавый отпечаток.
Но это ничего не значит, потому что лопата снова опускается на спину.
Мириам слышит плач ребенка, сильным эхом врывающийся в туалетную комнату. Доносится он откуда-то из коридора. Внезапно крики затихают, словно ребенок захлебывается, давится собственными слюнями. А потом замолкают вовсе и всё окрашивается темнотой.
Мириам слышит над ухом шепот Луиса:
- Шесть дней, а потом я умру.
Глава двадцать седьмая
Конец пути
Он шепота, свистящего прямо над ухом, Мириам резко просыпается.
- Прости, - произносит она.
Луис смотрит на неё, крутя руль, пока выезжает вдоль съезда через будку приема платежей.
«За то, что позволю тебе умереть», - думает Мириам. Голова девушки вспотела, волосы липнуть ко лбу.
- Я просто подумала... что захрапела.
- Ты не храпела.
- Хорошо.
Мириам потирает глаза. Уже ночь. Лобовое стекло ещё мокрое от дождя, хотя в свете желтых придорожных фонарей складывается ощущение, будто на него нассали.
- Где мы? - интересуется Мириам.
- Пенсильвания. Направляемся к стоянке дальнобойщиков к Куперсбурге. У меня там приятель, который отлично разбирается в грузовиках. У него просто талант. Обслуживание моего я доверяю ему с удовольствием. Когда бы не проезжал мимо, всегда к нему заскакиваю.
Мириам причмокивает губами. Сигарета. Кофе. Бухло. Хоть что-нибудь из этого пришлось бы сейчас весьма кстати.
- Пенсильвания. Разве мы не в Огайо были?
- Были. Но потом ты заснула.
- Вот дерьмо. Долгая поездка, да?
Он пожимает плечами.
- Не очень. Всего восемь-девять часов. Таковы правила игры. Езжай как можно быстрее и как можно дальше - мы платим за милю.
- Поэтому дальнобойщики водят так же, как слоны ведут себя в посудной лавке.
- Ага. Они пытаются прокормить свои семьи, потому и догоняются чем-нибудь, а то и того хуже. Иногда работают на разрыв аорты. - Его голос становится тише. - У меня нет дома, нет семьи, поэтому мне несколько легче. Но даже так, я зарабатываю примерно по тридцать пять центов за милю. Вот сегодня мы проехали около плюс-минус пятисот миль, это около двухсот баксов. У меня выходит примерно шестьдесят тысяч в год, и это при том, что у меня нет ипотеки и нет никаких счетов, которые нужно оплачивать.
- Тебя это беспокоит? Такая жизнь? Ведь ты же... кочевник. У тебя нет дома.
- Как и у тебя.
- Знаю. И мне нравится... иногда. Мне нравится, что я лишь кусок дерьма, плывущий по течению, куда бы оно меня не понесло. Но и ненавижу я такую жизнь тоже. Никогда не чувствовала себя связанной с чем-то или с кем-то. Никакого якоря. Никаких корней.