— Значит деньги у него есть. И в банке он их, вероятно, не хранит, потому что сегодня ты в Толедо, завтра в Портленде, послезавтра в Заднице, Нью-Мехико. Деньги нужны, ведь надо оплачивать разные сборы. К тому же половина всех этих дальнобойщиков сидят на амфетаминах, которые покупают на стоянках. Дилеры и барыги не принимают кредитных карт. Уж поверь мне.
— Он не наркоман.
Эшли пожимает плечами.
— Ага, ты его лучше знаешь. Поэтому возвращаемся к первоначальному вопросу: Как всё случится? Автоавария? Это стрёмно, потому что он, скорее всего, хранит наличку в машине. Если всё это сгорит, нам от этого никакого толка.
— Он умрет на маяке. Через… — Мириам подсчитывает в уме. — Две недели. Четырнадцать дней.
— Как?
— Не скажу.
— Как это по-взрослому.
— Это личное. Это его смерть.
— Но ты же знаешь.
Мириам втягивает сигаретный дым.
— Хотела бы не знать.
— Ну и ладно. Маяк. Из него открывается живописный вид. Хорошо для дальнобойщика. Мы в Северной Каролине, на побережье, где, как я полагаю, хренова гора маяков. — Эшли принимается ходить по номеру. — Хорошо, план такой. Ты подберешься к нему поближе. Позвони ему завтра. Пойдешь с ним куда-нибудь. У нас две недели, нам надо узнать, где он последний раз выкурит трубку.
— Это и есть твой гениальный план? За этим я тебе нужна?
Эшли пожимает плечами.
— Ты же ничего лучше не предложила.
— Тогда скажи мне, почему нам просто не украсть у него деньги, пока он ещё жив?
— Потому что живые люди не очень любят, когда у них что-то воруют. Мертвые не станут звонить 911.
Мириам осторожно смотрит на Эшли.
— И тебя ничего не беспокоит? Ты не ревнуешь даже?
— Не возражаю немного позеленеть от зависти, если смогу позеленить себе руки пачкой сотенных купюр, — отвечает он. — А теперь пора на боковую. Я выдохся.
Глава семнадцатая
Кровь и шарики
Мириам просыпается, словно от толчка. Мимо её взгляда пролетает тень.
Девушка садится. Её глаза пытаются привыкнуть к темноте. Эшли лежит рядом не двигаясь.
Глаза Мириам снова ловят тень — та сгущается в углу, потом пробирается в ванную. Раздается шепот, что-то хрустит.
Девушка тянет руку к краю кровати, ищет сумочку и ищет внутри нож-бабочку, тот, что она купила в штате Делавэр за шесть баксов. Мириам неслышно открывает лезвие.
Ступни девушки касаются ковра. Мягкие крадущиеся шаги.
Свободная рука скользит по стене, пока не натыкается на дверной проем ванной комнаты. Пальцы находят выключатель.
Щелк. Яркий, резкий свет.
Сердце замирает.
В верхнем углу ванной плавает красный воздушный шарик. Он покачивается, дрейфует. На шарике нарисован торт, а над ним мультяшными свечками написано: «С Днем рождения, Мириам».
— Сегодня не мой день рождения, — говорит она, обращаясь к шарику.
Воздушный шарик двигается, снова тихое шуршание, и он выплывает в центр комнаты. Мириам смотрит на свое отражение в зеркале. Под обоими глазами фингалы. Носом идет кровь.
— Это сон, — говорит она.
Шарик медленно поворачивается — на обратной стороне другая надпись.
На месте торта — череп с костями. Из открытого рта сквозь корявые зубы, словно пузырьки, струится надпись: «Счастливого Дня СМЕРТИ, Мириам».
— Мило, — отвечает Мириам и вскидывает нож.
Шарик лопается.
Брызги крови повсюду. Черной крови. Со сгустками. Мириам стирает её с лица, отплевывается. Струйки бегут по зеркалу, ржавые капли. Кусочки бледной ткани плывут в этих потоках, как личинки в древесном соке. Она видела подобное прежде, видела такую кровь (на полу, на полу в ванной комнате).
Мириам не знает зачем, но она проводит ладонью по зеркалу, вытирая его, чтобы увидеть своё отражение.
То что она видит, удивляет.
Это всё ещё она, её отражение. Но она в юном возрасте. Каштановые волосы зачесаны назад и собраны розовой резинкой. Никакого макияжа. Огромные глаза, чистые, полные невинности.
Потом движение за её спиной, в отражении, сгустившаяся глыба.
— Ещё девять страниц, — произносит голос. Голос Луиса.
Мириам крутится колесом, но не успевает. У него в руках красная лопата.
Луис смеясь бьет девушку по голове. У неё темнеет в глазах. Когда она проваливается в колодец беспамятства, слышит крики ребенка, но и они пропадают.
* * *
Мириам приходит в себя в больнице от вони антисептика. Он заползает ей в нос. Гнездится там.
Руки Мириам вцепились в простыни. Она пытается слезть с кровати, опустить ноги, но простыни запутались, а кровать окружена металлическим рельсом, который она не может преодолеть. Словно он образует невидимый периметр. Мириам трудно дышать. Легким не хватает воздуха. Девушка чувствует себя в ловушке, словно она лежи в коробке, в гробу. Втягивает воздух, горло сжимается.
Внезапно появляются руки — крепкие, тяжелые — они хватают Мириам за лодыжки, и как бы она не отбивалась, заковывают её в стальные хомуты. Ладони жирные и влажные. Из-за края кровати появляется лицо, поместившись у неё между ног.
Это Луис. Он стягивает окровавленными пальцами зеленую хирургическую маску.
— Там было очень много крови, — говорит он.
Мириам отбивается. Но простыни оборачиваются вокруг её рук.
— Это сон.
— Может быть. — Луис протягивает руку и почесывает край изоленты на правом глазу. — Прости. Чешется.
— Сними с моих ног эти кандалы.
— Если это всего лишь сон, — говорит он, — почему бы тогда не проснуться.
Она старается. На самом деле старается. Мириам кричит, пытаясь себя разбудить.
Ничего. Мир не меняется. Луис склоняет голову на бок.
— Все еще думаешь, что это сон?
— Иди на хрен.
— Какой грязный ротик. Ты будешь плохой матерью.
— Твою мать.
— Ты похожа на девчонку из того фильма, где в неё вселяется дьявол. Ты его знаешь. Блевотина какая-то. Вся та ярость, что порочит благословение Господа нашего Спасителя.
Мириам снова тянется к ногам. По лбу стекает пот. Она хрипит от бессилия, ярости, страха. Почему она не может проснуться? «Вставай, глупая девчонка, просыпайся».
— Мы собираемся тебя зашивать, — говорит Луис. Он искоса смотрит на пространство между ног Мириам и облизывается. — Сошьем крепко, хорошо и надежно.
— Ты не Луис. Ты фантом в моей голове. Ты у меня в мозгу, играешь со мной.
— Доктор Луис, чтоб ты знала. Относись с уважением. — Он достает иглу. Она огромная, похожа на крючок. На детский пальчик. Луис от усердия высовывает язык и, даже будучи слепым, продевает через ушко грязную нить. — Ты ведь даже не знаешь какая у меня фамилия.
— У тебя нет фамилии, — фыркает Мириам, пытаясь высвободить руки. — Ты вымысел. Обрывок. Мне нет до тебя дела. Нет дела ни до призраков, ни до гоблинов.
— Ты чувствуешь себя виноватой. Это нормально. Я тоже себя чувствую виноватым. Мы сможем поговорить об этом, но прежде, чем мы сможем это сделать, я зашью твоё шаловливое место. Кстати, это вполне себе медицинский жаргон. Но я знаю, ты предпочитаешь конкретику, поэтому позволю себе перефразировать: мне нужно сшить твою манду, чтобы оттуда больше никогда не вылез еще один ребенок, потому что последнее, что нужно этому миру, чтобы какая-то шлюшка выпустила в него свою личинку.
Мириам в ужасе — она напугана словами, вылетающими из его (её?) рта. Она хочет что-то сказать, но её голос слаб, похож на писк, хриплый визг. Мириам пытается сказать «нет», пытается дотянуться и остановить его…
Но его голова опускается вниз, и толстая игла пронзает её половые губы. Мириам чувствует, как идет кровь, пытается закричать, но у неё не получается…
* * *
Длинная автострада — ни к чему не сужающаяся в одном направлении, ни к чему не сужающая в другом. Серая, выжженная, тусклая, с трещинами. Пустынная в обе стороны: красная земля, бледная поросль. Наверху синее небо, но вдалеке висит грозовая туча, похожая на наковальню.