Вражеские самолеты бомбили Севастополь. Вражеские суда подстерегали крейсер в открытом море. Война… То, что главные сражения разворачивались где-то далеко, на суше, в данном случае не имело значения. Эхо этих ни на минуту не затихающих боев уже слышали и на Урале, и в Сибири.
А сводки между тем становились все более и более зловещими. Кингисеппское направление, Новгородское направление, Гомельское и Одесское направления… Мертвые географические карты с меридианами и параллелями, с низменностями и горными хребтами как бы ожили, пришли в движение… И в один из дней командир крейсера, кавторанг, неожиданно скомандовал:
— Желающие защищать Одессу, шаг вперед!..
Они шагнули вместе, комендоры и электрики, минеры и сигнальщики. Никто из них не мог поступить иначе.
Но кавторанг не мог списать на берег весь экипаж. Специалисты ему самому были нужны позарез. И он, чувствуя неловкость из-за того, что должен кого-то незаслуженно обидеть, а кого-то выделить и как бы наградить своим доверием, сморщился и приказал:
— Отставить!..
Несмотря на золотые нашивки и высокое командирское звание, кавторанг был таким же, как и те загорелые парни, которые стояли в шеренгах напротив него. Он чувствовал то же самое, что чувствовали и они. Поэтому, задумавшись, он приказал принести список личного состава.
— Андриенко — шаг вперед. Арабаджи. Белкин…
Усатый мичман называл фамилии высоким срывающимся голосом, и тревога Нечаева, напрягшего слух, росла с каждой минутой. Вот уже дошла очередь и до Сенечки Шкляра. Потом, назвав старшину второй статьи Петра Яценко, мичман умолк.
Все!.. У Нечаева зашлось сердце. Как же так? Его друзья уйдут, а он, Нечаев, останется. Его ноги приросли к палубе, словно на него надели свинцовые водолазные калоши. Как же так?..
И тут он услышал голос Кости Арабаджи:
— Товарищ капитан второго ранга. Разрешите обратиться… Ошибочка вышла. А как же Нечаев? Все знают, что он одессит.
— Нечаев? Что ж, твоя правда… Каждый имеет право защищать свой город, свой дом, — кавторанг повернулся к мичману. — Допишите Нечаева.
И снова день стал солнечным, светлым, и веселые блики запрыгали с волны на волну, и все звуки стали громкими, отчетливыми. Очутившись рядом с Костей, Нечаев незаметно пожал его руку.
Их зачислили в одну роту. Нечаева, Костю, Якова Белкина и Сеню-Сенечку. Народ подобрался подходящий, разбитной и веселый. Кто с крейсера «Коминтерн», а кто с эсминцев. И с командиром им тоже повезло. Высокий насмешливый лейтенант представился им необычно. Пройдясь перед строем с заложенными за спину руками, он вдруг резко остановился и произнес:
— Лейтенант Гасовский. Прошу любить и жаловать.
Несколько дней прошло в томительном ожидании. Потом они погрузились на двухтрубный «Днепр». Раньше это было мирное учебное судно, Нечаев его отлично знал. Теперь же оно ощерилось мелкокалиберными зенитками, установленными возле капитанского мостика и на корме, и приняло бравый вид. У зениток стояли молчаливые матросы в брезентовых робах с противогазными сумками через плечо. Они вглядывались в горизонт. И море и небо были враждебно темными.
Разместились в кают-компании. Слышно было, как сипло дышит паровая машина. Севастополь медленно отдалялся, опускаясь все ниже и ниже. Все молчали. И тут появился Гасовский.
— Разобрать пояса! — приказал он. — Живо!..
Пробковые пояса были свалены в кучу. Нечаев посмотрел в ту сторону. Он не думал об опасности. Не все ли равно?
— А на кой они нам, эти пояса? — огрызнулся Костя Арабаджи. — Мы, лейтенант, уже хлебнули моря.
— Вот как? — Гасовский, щурясь, протянул Косте пробковый пояс. — Попрошу надеть.
Его голос оставался ровным, спокойным, но Косте достаточно было увидеть его глаза, ставшие темными, почти бешеными, чтобы он сразу подчинился. Костя шумно вздохнул и, делать нечего, надел пояс. Война!..
А в иллюминаторах синело море. «Днепр» шел ходко, и слышно было, как струится за бортом вода. Говорить не хотелось. Сцепив пальцы на затылке, Нечаев лежал и думал об Аннушке, с которой не успел проститься, и о том, что скоро снова увидит Одессу, в которой родился и вырос. Там, в Одессе, были его сестренка и мать. Как они там?
Берег открылся утром. Это была Одесса, его родная Одесса. Удалая, бесшабашная, не унывающая даже в горе, пропахшая бычками и терпким молдавским вином. Лестницы, колоннады, дома… Только что это? Дома, которые раньше радовали своей белизной, теперь были покрыты струпьями грязных пятен. А окна!.. Куда они подевались, эти веселые одесские окна, испокон века отражавшие тихую, ласковую синеву неба и моря? Кто-то замарал их черной краской.