Когда я вошел в дом, то был поражен разительным отличием от того затемненного мира, который окружал его снаружи. Меня восхитило великолепие внутреннего убранства ярко освещенных комнат. Вспоминая сейчас те минуты, я испытываю радостное чувство и вместе с тем грущу о былом, думая о жизни семьи Фоссов в доме, которого больше нет. Его всегда отличало богатство и изысканность, а присущая ему атмосфера создавалась прекрасным освещением, элегантной стильной мебелью, оттенками и красками интерьера, неповторимыми запахами, насколько мне помнится, крепкого кофе и лаванды. В нем всегда было много украшений: портреты маслом, изображавшие дедушку и бабушку, шикарный индийский ковер ручной работы, английские книжные полки из красного дерева, индийские бронзовые вазы для цветов. Одна стена гостиной комнаты была затянута огромным полинезийским гобеленом, сотканным из волокон тутового дерева — свидетельство пребывания моего деда на островах Фиджи. На нем были развешаны копья, дубинки и стрелы туземцев, обитавших в этом далеком уголке Тихого океана. Что касается прочего, то самым ценным и привлекательным мне казалось то, что бабушка называла «мой Гейнсборо» — прекрасная картина маслом, изображавшая трех ее детей после возвращения семьи в Европу.
Бабушку я обнаружил как раз возле «Гейнсборо» — она сидела на диване под картиной. Она выглядела осунувшейся, ее нос сделался как будто крупнее. Судя по всему, бабушка находилась в хорошем расположении духа. На ней было черное шелковое платье, идеально контрастировавшее с ее седыми волосами, подстриженными по последней моде. На столике перед ней лежали игральные карты. Она раскладывала пасьянс — ее любимое послеобеденное занятие.
— Посмотри, что у меня есть, — сказала она после того, как я сел рядом с ней. Она взяла со стола и протянула мне небольшую книгу в самодельном переплете, обложка которой была обтянута гобеленовой тканью. — Мои мемуары о жизни в Австралии. Можешь сообщить своей матери, что я, наконец, завершила их.
Текст в книге был аккуратно отпечатан на машинке моей тетей Изой. Здесь же были вклеены пожелтевшие от времени фотографии. Пролистав первые страницы, я понял, что в них содержалось описание жизни юной решительной женщины, смело отправившейся вслед за молодым немецким коммерсантом в далекие края. Этот молодой человек, однажды появившийся в своем родном городе в шикарном пальто из светло-коричневой верблюжьей шерсти, вознамерился за пару недель выбрать себе будущую жену, прежде чем снова вернуться в Австралию. До сих пор помню, что в тот день я впервые увидел детскую фотографию моего отца. Он — маленький мальчик в соломенной шляпе, с довольным видом поедающий огромный ломоть арбуза. Рядом его туземная нянька, расплывшаяся в радостной улыбке. Фотография поразила меня, и я испытал озарение интуиции, позднее не раз посещавшее меня, острое ощущение временной, быстро преходящей природы стадий человеческой жизни. Каким хрупким казался образ счастливого мальчика в соломенной шляпе на фоне последующих, не менее мимолетных этапов его жизни: офицер-артиллерист германской армии в годы Первой мировой войны; отец семейства в период между двумя войнами, преисполненный ожиданий и планов на будущее; а затем, в очередной раз, офицер, участвующий в жестоких боях на просторах русских степей.
Что же тогда человеческая личность? Кто такой я сам? Только много позднее я стал спрашивать себя о том, каким образом связан юноша, игравший на скрипке в бабушкином доме, с молодым солдатом-пулеметчиком, участвовавшим в кровавых сражениях Второй мировой войны всего несколько лет спустя.
— Угадай, кто у нас в гостях? — спрашивает Иза.
Она входит в комнату с подносом, на котором приготовленный для меня ужин. Следом за ней появляется дядя Вольф. Я энергично вскакиваю на ноги, наэлектризованный близостью моего родственника к одному из вершителей мировой истории, фельдмаршалу фон Браухичу. Однако для нашей семьи в приезде дяди Вольфа нет ничего необычного — до войны он был частым гостем в этом доме.
Дядя Вольф был импозантной личностью. Он не отличался высоким ростом, но был подтянут, строен и имел прямую осанку. В тот вечер на нем был полевой мундир с красными широкими лампасами на брюках. Серые живые глаза, кустистые брови, румяные щеки. Элегантные спокойные манеры дополняли облик типичного офицера-штабиста. Хотя дядя Вольф пользовался успехом у женщин, он не был женат. В нашей семье считали, что из него вышел бы неплохой актер, потому что в юности он прекрасно декламировал стихи красивым выразительным голосом. Он, несомненно, был одаренным и обаятельным человеком.