Маргарита Симоновна Симоньян
Черные глаза
Рассказы
© Симоньян М. С., текст, 2019
© Торговый дом «Абрис», 2019
© Художественное оформление Торговый дом «Абрис», 2019
Подсолнухи
Тополь, серый от летней пыли немытого города, шуршал листочками в липких разводах машинного масла и клейкой жары, какая бывает только в моем Краснодаре, загораживая вывеску «Суши-бар у Анжелики. И хачапури».
Крутобедрая Анжелика уже полчаса сгоняла шваброй с посудного шкафа черную кошку, которая, не меняя истомной позы, изредка тюкала швабру ленивым шлепком пухлой лапки.
Искусственный плющ под потолком, одинокая голая веточка в длинной вазе и замасленное меню со страницами, упакованными в целлофановые конверты для файлов, на них картинки слишком оранжевого ошметка лосося верхом на рисовом шарике — вот уже год Анжелика пыталась вылепить из своей забегаловки в самом душном углу Краснодара первый в городе суши-бар, но тяжелые на подъем краснодарцы продолжали заказывать опостылевшие Анжелике свиные котлеты «в авторском видении вкуса».
— Геть оттуда, пока из тебя крабовый ролл не сделали! — верещала Анжелика.
За столиком развалился Аскер, поглаживая обширный живот под засаленным белым халатом. Быстрым взглядом человека, привычного к разделке разнообразных туш, он оценил потенциал упитанной кошки:
— Крабовый ролл из нее не получится. Вот ролл с тунцом — можно.
— Я полдня эти шкафы мыла, а она сейчас туда яйца свои отложит! — причитала Анжелика.
Мы обедали у Анжелики с Серегой Млечиным — самым известным оператором Краснодара. Снимал Серега довольно посредственно, но зато был улучшенной тридцатилетней копией Влада Сташевского — несколько более мужественной и поэтому более качественной, чем сам Влад Сташевский.
— Что есть съедобное? — спросил Серега, брезгливо оглядывая меню.
— Честно говоря, лучше за хот-догом в ларек сбегай, — равнодушно ответил Аскер.
— А суши-то есть? — спросила я.
— Сушей нету, сушист палец себе отрезал, — ответила Анжелика.
— А это кто? — спросил Серега, бросив прищуренный взгляд на Аскера.
— Сусушист.
— Кто???
— Сусушист! Помощник сушиста. Не боись, через две недели будут тебе самые сочные суши, — томно ответила Анжелика, низко нагнув над Серегой увесистое декольте.
— Через две недели палец вырастет обратно? — спросил бледный до синевы петербуржец Серега, всегда утомленный этим испепеляющим городом и его знойными женщинами.
Только в нашей малюсенькой телекомпании на одного Серегу было шесть журналисток — в среднем возрасте девятнадцать лет и два месяца, — и каждая полагала, что родилась для больших голубых экранов или, на худой конец, для маленьких силиконовых штучек, которые вставляют в ухо телеведущим. Но пока мы дневали и ночевали в сонной монтажке крошечной телекомпании, втиснутой новым мэром в полуподвал прямо напротив кожвендиспансера, в потной монтажке, которую никто никогда не проветривал, в сладкой монтажке, где угрюмо синел старинный компьютер, зависавший иногда на целые сутки — по ночам, ожидая, пока он отвиснет, мы пили пластиковый джин-тоник и от нечего делать по очереди целовались с Серегой.
Анжелика включила пузатый маленький телевизор в углу. Как раз шел мой бодрый сюжет с утренней мэрской летучки.
— По-братски, выключи! — взмолилась я.
— Нет уж, слушай и мучайся, — настоял Серега.
У тех, кто зачем-то закончил журфак в нашем городе, тогда было три пути. Можно было начать нигде не работать и беззаботно пить разбавленное тихорецкое, стреляя по сотенке у родственников и знакомых. Так делало большинство. Можно было устроиться в нашу крошечную телекомпанию и пить разбавленное тихорецкое несколько более озабоченно, клепая раз в день репортажи о том, почему новый мэр — это южный Лужков: тезис, придуманный Вовчиком Волиновым, мэрским пресс-секом, главной заботой которого было не расплескать жирный хаш и доставить его ровно к шести в гостиницу «Интурист», чтобы участники съезда юга России, придуманного новым мэром назло Москве, успели опохмелиться до утреннего заседания; или развернутые репортажи об этих утренних заседаниях, где сытые Вовкиным хашем участники шумно посапывали сквозь усы, а сам Вовчик Волинов брал под ручку единственного журналиста, заслужившего Вовчикино узнавание, собкора московской редакции ТАСС Павлушу Голобородько, наливал ему мутной горилочки и, причмокивая, советовался, какую из новых стенографисток Павлуша бы на его месте предпочел оприходовать первой — ту, что с белыми ляжками, или ту, что с родинкой над ключицей; или о еженедельных праздниках типа «Играй, гармонь!», с разудалыми кадрами, где растрепанный мужичок в годами не чистившемся пиджачке цвета ржи, выдающем в нем вчерашнего третьего секретаря отдаленного от столицы райкома, скачет вприсядку по перекрытой центральной улице с аккордеоном в атласных лентах, а за ним заливает всю ошалелую площадь нарядная тьма казаков с казачатами в одинаковых белых папахах, и ошалелее всех таращит на них бетонные очи трехметровый крошащийся Ленин.