— Босяки! Я вам сейчас покажу! — потрясая кулаком, зарычал полицейский.
Когда блюститель порядка оказался в угрожающей близости, мы бросились бежать.
Румба, пытаясь догнать нас, ускорил шаг. Стуча каблуками подкованных сапог, он бежал, не глядя под ноги: присматривался, кого из нас легче всего поймать. Поэтому усач не заметил веревки, протянутой через улицу.
— Ах, банди… — Румба осекся на полуслове, потому что в этот момент раздался звук лопнувшей веревки.
Полицейский, словно клоун, взмахнул руками, как-то нелепо перевернулся и тяжело грохнулся на мостовую.
С головы его слетела и упала в лужу форменная фуражка. Несколько секунд толстяк лежал не двигаясь, потом медленно поднял взлохмаченную голову. Покрасневшие глаза его бессмысленно уставились на остановившихся поблизости белых.
Когда наши бежали от Румбы, остатки разбитого войска белых попрятались в кусты. Но мы промчались мимо, не обратив на них никакого внимания. Поэтому они снова появились на улице как раз там, где упал Румба. Не разобравшись, что случилось, некоторые из белых подошли к полицейскому. А Румба, напялив мокрую фуражку, подскочил вдруг как ужаленный и схватил двух белых за шиворот.
— Ага, негодяи, попались! — победно взревел вспотевший страж порядка. Не теряя времени на лишние разговоры, он потащил обоих пленников в полицейский участок.
А вскоре Ешка Радзиньш и Баран уже сидели за решеткой. Позже отцы их, уплатив штраф, всыпали обоим «героям» ремешка…
Когда мы прибежали во двор, Генерал гневно приказал:
— Немедленно арестовать Папуаса!
Профессор и Пипин помчались на чердак. Окно было раскрыто. Под балкой, где мы спрятали знамя, темнела в песке ямка. Предатель, конечно, успел скрыться. Брунис помрачнел: знамя-то он взял без разрешения отца.
— Что же теперь будет? — пролепетал Профессор упавшим голосом.
Мы молчали. Шутка ли, белые похитили наше знамя, и не какое-нибудь, а настоящее красное знамя!
— Ребята, — сказал озабоченно Валдис, — надо всем нам подумать, надо найти выход из положения. — По его голосу можно было догадаться, что он-то уже обдумывал какой-то план. И мы верили: придет тот день и час, когда знамя снова будет в наших руках! Но скоро ли, этого никто не знал…
Оборванец
Вечером, когда из полицейского участка выпустили наконец Ешку и Барана, в дровяном сарае Буллитиса состоялось совещание белых. Репсис еще утром объявил, что после боя все должны собраться в сарае. Император собственноручно будет награждать отличившихся.
Друг за другом белые потянулись к сараю, одна половина которого была завалена дровами, а другая — пустыми ящиками, большими деревянными и железными бочонками.
В середине с поднятыми вверх оглоблями стояла темно-коричневая лакированная пролетка, гордость Буллитиса-старшего, хотя мясник и намеревался свой гужевой транспорт, включая гнедого рысака, заменить поблескивающим на солнце лимузином.
Репсис пришел в сарай, держа в руке кулек с конфетами. Сыновья красильщика и сапожника, облизываясь, зачмокали губами. Но радость их была преждевременной. Император важно сообщил, что десятью конфетами он награждает героев дня — Ешку и Барана. Остальные получили каждый по пять конфет. Представителям «мягких» — сыновьям красильщика и сапожника — Репсис выделил только по одному леденцу, чтобы не задирали носы и знали свое место. Кулек с оставшимися конфетами император сунул в карман — не бросать же на ветер такое богатство!
— А теперь, — громко сказал Репсис, повернувшись к поленнице и гордо протягивая руку к висевшему там помятому знамени, — посмотрите-ка на это! Это наш трофей! Понятно? Это знамя черных! Теперь вся их банда в моих руках! — При этом Буллитис-младший сжал в кулак свои тонкие пальцы. — А вы, обезьяны, понимаете, что это значит? — визгливо крикнул он. — Это красное знамя! — Зловеще усмехаясь, Репсис подошел к знамени, возле которого стояли навытяжку Тип и Топ. Восторгу Репсиса не было границ. Его так и снедала жажда мести. — Если я его, — показывая на знамя, прошипел император, — передам полиции, Генерала и Профессора как пить дать посадят за решетку!
На лицах некоторых белых мелькнула тень беспокойства; одни зашевелились, другие что-то проворчали, а сын красильщика, которого командир белых приказал сегодня утром проучить, о чем-то горячо шептался со своими братьями. Они, конечно, думают совсем иначе.