В другом конце чердака, в самом темном и отдаленном углу, горели две свечи, в свете которых мы увидели большое красное знамя, прикрепленное к толстому бревну.
Молча мы полукругом собрались у знамени. На наши лица падал его красный отблеск. Застыв, с широко раскрытыми глазами, мы внимательно слушали речь Генерала.
— Ребята! — встав на небольшой деревянный чурбан рядом со знаменем, торжественно начал Валдис Цериньш. — Мы собрались, чтобы прокламировать свое государство и свой стрелковый полк… — И, на секунду прервав торжественную речь, пояснил: — Прокламировать — это значит… создать, провозгласить…
Мы все понимающе закивали головами, про себя повторяя это трудное, но очень важное слово. А командир продолжал:
— У нашего полка будет свое знамя!
— А оно настоящее, да? — глубокомысленно ковыряя пальцем в носу, спросил командира сын стрелочницы — маленький Карлис, паренек в заштопанной полотняной рубашке, которая всегда вылезала из дырявых штанишек. Но кто-то из ребят толкнул его кулаком в спину, и Карлис замолчал, обиженно насупившись.
— Ребята, дайте честное слово, — голос Валдиса стал тихим, но еще более торжественным, — что о нашем знамени вы никому не скажете! Его принес Брунис. Но об этом лучше расскажет он сам. Слово имеет Профессор!
Брунис немножко помолчал, покашлял, будто у него что-то застряло в горле, вытер краем рубашки очки и начал говорить почти как настоящий профессор:
— Понимаете, ребята, это рабочее знамя. Оно пробито пулями и залито кровью рабочих. — Он осторожно развернул знамя, а адъютант, взяв свечу, осветил его, и мы увидели на красном полотнище следы пуль и крови; по нашим спинам пробежали мурашки.
Потом Брунис рассказал, что этому знамени более двадцати лет. Оно с тех времен, когда в Гулбене впервые была установлена Советская власть, власть рабочих. Тогда это знамя развевалось над городом. Когда напали белые, один молодой парень, слесарь из депо, лучший друг отца Бруниса — Андрей, с поднятым знаменем в руках повел вооруженных рабочих в наступление на белых, засевших в старом баронском парке. Загремели выстрелы, и три пули пробили знамя, а одна — грудь Андрея. Парень прижал знамя к груди, и на нем остались следы его крови.
Когда белые захватили Гулбене, отец Бруниса вынужден был покинуть город. Обмотав знамя вокруг тела, он надел чистую рубашку, вскинул на плечо винтовку и ушел в лес. Потом долго скрывался в Риге. И только недавно вернулся в родной город. А знамя Брунис нашел на чердаке своего дома и принес его сюда, чтобы мы, дети железнодорожников, могли перед этим знаменем принять присягу. Потом знамя унесут обратно на старое место, и никто ничего не узнает.
Да, тогда мы еще не понимали, что такие серьезные вещи не для игры. Нам даже в голову не приходила мысль, что за наше легкомыслие дорого могут поплатиться наши отцы и матери. Но в ту минуту, когда мы, не шевелясь, стояли на темном чердаке, мы не могли все предвидеть…
— Это знамя, ребята, святое!.. — Брунис снял очки и тихо сказал: — Помню, отец как-то говорил матери, что придет время, когда оно снова будет развеваться над нашим городом.
Из нашей груди вырвался затаенный вздох, всколыхнувший пламя свечей. Ни малейшего шепота, ни малейшего движения, только застывшие в напряженном внимании лица, глаза, полураскрытые губы.
— Слышите, ребята! — снова заговорил Валдис. — Это знамя — знамя революции. — И, немножко помолчав, деловито спросил: — А вы знаете, что такое революция?
— Д-да… — неуверенно ответил Карлис. — Тогда моего деда убили. Мама рассказывала…
— Где? Когда? — спросил его наш славный разведчик Назитис.
— Ну… тогда… в той революции… — заикаясь от смущения, ответил Карлис, но тут же гордо пояснил: — Он тоже был стрелком.
И мы хорошо поняли нашего товарища. А Валдис Цериньш продолжал свою речь:
— Так вот, ребята, сейчас мы примем присягу…
— А девочки? — перебила Валдиса Айна, его соседка по квартире.