– Как-нибудь. – Андраш достал карту Венгрии и быстро нашел на севере, в области Ноград, небольшой городок Ретшаг. Далеко он, у самой чехословацкой границы.
– Вот, будь он проклят! – Андраш ткнул в карту дулом автомата, с которым расставался только за рулем машины. – Самого коменданта повезу или штабиста какого-нибудь?
– Высокого гостя. Иностранного представителя.
– Да ну! Что за персона? Кого и чего он представляет?
– «Свободную Европу».
– Это что за государство? Не слыхал про такое.
– Мало ли ты чего не слыхал! Ретшаг сотни лет существует, а ты его только что открыл. «Свободную Европу» миллионы людей слушают, а ты…
– Понял! Это радиостанция. В Мюнхене. И я ее слушал. Еще перед двадцать третьим октября призывала венгров браться за оружие, требовать разрыва Варшавского пакта. И воздушные шары с листовками запускала в Венгрию. По тыще штук в неделю. Она?
– Она самая. Ее представитель и поедет с тобой в Ретшаг.
– А чего ему там делать? Высокий гость – и захолустный Ретшаг. – Андраш опять ткнул дулом автомата в карту.
Словоохотливый телохранитель коменданта не мог ответить на такой вопрос. Андрашу надо было обязательно знать, стоит ли овчинка выделки. Может быть, поездка ничего не даст, окажется бесполезной, съест несколько драгоценных дней. И в такое время, когда дорог и час и минута, когда Арпад Ковач должен знать каждый важный ход контрреволюции, любой ее маневр.
– Слушай, Жигмонд, окажи мне услугу. – Андраш запустил пальцы под красно-бело-зеленую ленту, пришпиленную к кожанке «гвардейца». – Если есть у тебя сердце, то окажешь.
– В чем дело? Говори! – Телохранитель оглянулся на комендатуру, не подслушивает ли кто, не наблюдает. – Секретная услуга, как я понимаю, да?
– Ничего особенного, но… Видишь ли, я собрался жениться.
– Нашел время! Да и кто теперь женится всерьез? Больше так… шаляй-валяй – и поехал дальше. Временными невестами хоть Дунай запруживай. С двадцать третьего октября моими «женами» были и Ева, и Агниш, и Маргит, и Виолетта, и Элли, и еще дюжина. А ты красавец – и жениться насовсем! Такого дурака не видел за всю революцию.
– А если люблю, тогда как? – спросил Андраш и покраснел. Покраснел от нового приступа хохота Жигмонда, от гнева, от боли за поруганных этим «революционером» венгерских девушек, от своего вынужденного бессилия.
Посмеявшись, телохранитель спросил:
– Ну, так чего ж ты хочешь от меня, влюбленный?
– А смеяться больше не будешь?
– Если не рассмешишь еще каким-либо дурачеством… Говори скорее, в чем дело.
– Свадьбу я со своей Маргит назначил на завтра. Так вот, боюсь, что не вернусь к вечеру. Скажи там, в штабе, посоветуй, чтоб другого шофера послали в этот Ретшаг, будь он проклят.
– Нет, Миклош, такой совет мой язык не посмеет выговорить.
– Почему? Удружи, Жигмонд, я тебе за это…
Телохранитель растянул свой толстогубый рот до ушей – так был доволен наивностью Миклоша. Что ему может дать этот паренек? Золото? Оно есть у Жигмонда, запасся им в одном из разбитых ювелирных магазинов. Барахло? И его вдоволь и на складах, и в лавках, и в квартирах коммунистов, подлежащих опустошению. Невесту предложит во временное пользование? Не нуждается, есть в резерве дюжина своих Маргит и дюжина Ев. Водку? Есть и водка. Часы? Есть и часы: золотые секундомеры, золотые с календарем, с музыкальным боем, золотые самозаводящиеся. Во всех карманах, на левой и правой руке тикают. И все точные, швейцарские, на драгоценных камнях. Ну, что еще способен предложить этот дурашливый женишок? Тысячу или пять тысяч форинтов? Чепуха! У Жигмонда их вдоволь, тысяч сорок или пятьдесят. Не подсчитывал. Йожеф Дудаш со своими ребятами совершил тихий налет на банк, получил с неофициального разрешения премьера Имре Надя больше миллиона форинтов на свои «революционные» нужды и стал их раздавать на одной из набережных Дуная каждому встречному. «Берите, венгры, да помните своего председателя, Йожефа-апу!» В то время не зевал и Жигмонд. Брал, хватал, набивал карманы. Теперь греют они, форинты, его тело со всех сторон. Но долго ли будут греть? Со дня на день ждут в комендатуре, что последние коммунисты будут вышиблены из правительства и в парламент войдет новый премьер – кардинал Миндсенти. Тогда социалистические форинты сразу превратятся в обыкновенные бумажки.
Невеселые мысли о форинтах принудили Жигмонда несколько протрезвиться, помрачнеть
– Ну так что же ты мне дашь за это? – деловито спросил он.
– Машину уведу. Беспризорная, в гараже под домом спрятана. «Оппель-капитан». Вишневый с серым. Белые колеса. Нейлоновые подушки. Золотистый руль. Хозяин богу душу отдал, а я вступил в права наследника.
– «Оппель-капитан»? Новый? Согласен! Дай пять. Жди. – Телохранитель схватил руку Андраша, шлепнул о его ладонь ладонью и убежал в штаб комендатуры.
Вернулся нескоро, минут через двадцать, виноватый, смущенный.
– Холостой выстрел. Не вышло! Приказ подтвержден: лично тебе мчаться в Ретшаг. Высшая воля коменданта.
– Боже мой, почему я должен ехать?! – воскликнул Андраш с искренним отчаянием.
– Высокое доверие! Заслуги перед революцией. Гордись, Миклош!
– Пошел ты со своей гордостью знаешь куда! Какую шишку повезу, узнал?
– Узнал! Две шишки поедут с тобой. Старая и молодая.
– Бабы?!
– В штанах, вроде бы мужики, а там кто ж его знает, не исследовал. Бывает и так, что и в мужчине женский род вмещается.
– Ладно, хватит тебе тюрьму вспоминать! Кто они такие, эти шишки? Если я возьму с собой Маргит, не будут возражать?
– Что ты, Миклош! Откажись… Глупоство это.
– Чего? Ты что, поляк?
– Был и поляком… Опасная глупость, говорю, твоя затея. Один поедешь. Шишки эти не простые. Святые.
– Не понимаю. Говори толком, без загадок.
– Послы оттуда… – Жигмонд кивнул в ту сторону, куда садилось тусклое, задавленное осенними тучами сиротское солнце. – Чрезвычайные гуси. Ватиканские.
– Католики, что ли?
– Да. И не простые, хоть с виду ничего особенного: люди как люди. Видел я их сейчас своими глазами, когда от Белы Кираи вышли.
– Плохи мои дела! – Андраш надвинул на глаза берет. – Плакала невеста, заплачет и жених. Неужели ничего нельзя придумать, Жиги? – По лукавым глазам телохранителя, по его нетерпеливо-снисходительной улыбке Андраш понял, что он еще не все секреты коменданта выдал. – Неужели нельзя улизнуть от этой поездки?
– Ну и дурак же ты, Миклош, как я посмотрю на тебя! Счастье ему само в руки просится, а он ничегошеньки не чувствует.
– Какое счастье?
– Превеликое. Знаешь, зачем едут эти католические шишки в Ретшаг? – Жигмонд не стал томить недогадливого шофера и быстро ответил на свой же вопрос:– Освобождать кардинала Йожефа Миндсенти.
– Миндсенти?.. Пресвятая Мария, спаси и помилуй!.. Постой, а разве он в Ретшаге сидит? Мне казалось, где-то в другом месте.
– В Фелшепетене. В замке. И туда придется ехать. Понял теперь, к какому делу тебя, замухрышку, пристегнули?
Андраш осенил себя, как настоящий католик, крестным знамением: два пальца приложил ко лбу, а потом к плечу и к груди.
– Еду! Не обижайся, Маргит, такое дело… Сэрвус, Жиги!
Жигмонд удержал неблагодарного шофера.
– Ну, а насчет «оппель-капитана» как?
– Уведу!
– Когда?
– Считай, что он уже твой. Вернусь – вручу ключи. Патентованные. Секретные. Не подберет и взломщик.
– Подберу! Хочешь пари?
– А разве ты?..
– Да, Миклош, да! Открывал и могу открыть любой сейф. В былое время гастролировал бы: Вена – Будапешт – Рим – Париж – Берлин, а теперь… гастроль из тюрьмы в тюрьму. Десять дет отсидел. С молодых лет до первого гнилого зуба. Ну, договорились?
– Договорились.
– Смотри не стань шлюхой. Таким курочкам я свинчивал головы вот так. – Жигмунд зажал левую руку меж колен, выставил кисть и очень наглядно продемонстрировал правой рукой, как ловко он свинчивал курочкам головы.
Только привычка сдерживать себя, закалка следопыта помогли Андрашу не сорваться, довести тяжелый разговор до конца, не выдав себя Жигмонду.