Золтан Горани, в окровавленной пижаме, босой, седые волосы всклокочены – перекати-поле, а не волосы. Ночной ветер и ноябрьская сырость заставляют его дрожать, стучать зубами. Он дико озирается вокруг, не понимает, что с ним случилось, куда он попал.
– Еще тепленький. Прямо в постели накрыли, – смеется Стефан. – Лохматый, надо причесать.
Ласло Киш подошел к обреченному, двумя руками надавил на его голову и подбородок, стиснул челюсть.
– Не люблю зубной чечетки, действует на нервы. Будь паинькой, не дрожи. Ну!..
Золтан Горани ничего не может поделать с собой. Дрожат его руки, ноги, голова, челюсть. Он не контролирует себя, почти невменяем. И по дороге сюда и здесь твердит одно:
– Что вы делаете?.. Что вы делаете?..
– Замолчи, попугай. Мы знаем, что делаем! – Ямпец набрасывается на приговоренного, тащит к двери.
Шандор преграждает ему дорогу.
– Убивая даже муху, не забывай, что и ты не бессмертен. Я знаю этого человека. Мы – соседи. Он никогда не служил в АВХ. Он скульптор. За что же?..
– Вот за это самое, – кричит Стефан. – Чья скульптура пограничника стоит в центральном клубе АВХ? Кто водрузил на всех венгерских перекрестках статуи солдат и офицеров с красными звездами на лбу?
Золтан Горани все еще невменяем.
– Что вы делаете?.. Что вы делаете?..
– Ласло, не бесчинствуй! – настаивает Шандор. – Отпусти человека.
Киш хладнокровно заявляет:
– Всякая революция смазывала свою машину не водичкой, а горячей кровью врагов. И чем больше мы прольем этой крови, тем прочнее будет наша победа. В общем, не будем дискутировать там, где надо спускать курок. Стефан, действуйте!
Стефан и Ямпец хватают обреченного, выталкивают из «Колизея».
Еще одного своего сына потеряла Венгрия. Иштван и Ференц стояли особняком у крайнего окна «Колизея» и смотрели, как внизу, на Дунайской набережной, начальник штаба и адъютант вешали скульптора. Многое видели на своем веку уголовники, но даже они не могли до конца досмотреть казнь. Когда Горани накинули петлю на ноги, когда натянулись веревки, когда в черных мокрых ветвях каштана показались голые, испачканные кирпичной пылью ступни, Иштван зажмурился.
Не смотрел на «мокрые дела» своих соратников и Ференц – он повернулся к набережной спиной. Оба молча стояли у окна и думали об одном и том же. Не по дороге им, обыкновенным грабителям, с этими… «идейными». Грабь, хапай, но зачем же убивать, да еще так? Нет, они честные воры, а не мокрицы.
– Ну, Фери, надумал? – тихо спросил Иштван.
– Надумал! Предлагается такой маршрут: Австрия – Западная Германия – Южная или Северная Америка.
– Ты прочитал мои мысли, Фери!
– Заблуждаешься! Я неграмотный. Ближе к делу! Имею на примете машину «Красный Крест». Мотор и все покрышки на месте. Полон бак горючего. Шофер – ты, пассажир – я. Отвальная через десять минут.
– Едем! А как улизнем?
– Из тюрьмы, от каторжного приговора улизнули, улизнем и отсюда. Пошли к атаману. Скажем, что и мы хотим отличиться.
– Понял!
Два тюремных жителя, опоясанных золотыми обручами – олицетворение «национал-гвардейской» чести и храбрости, – подходят к Ласло Кишу.
– Байтарш, и мы желаем кое-кого выстричь, – говорит Ференц. Мы имеем на это право.
– Дай и нам адреса важных деятелей, – просит Иштван.
– Пожалуйста! – Ласло Киш достает новый карательный список и вручает его охотникам за скальпами. Неисчерпаемы его запасы!
Ференц прячет бумагу в карман, кивает своему напарнику.
– Двинули! Пожелай нам удачи, комендант.
– Счастливо!
Иштван и Ференц, уходят, чтобы никогда не вернуться ни сюда, в «Колизей», ни в Будапешт, ни в Венгрию. Через несколько дней они пересекут австрийскую границу и попадут в Вену, в один из лагерей, опекаемый американцами, и станут политическими беженцами, «жертвами коммунизма». Они долго, несколько лет, будут рассказывать об ужасах, пережитых ими в дунайской тюрьме, давать интервью, вспоминать, выступать, взывать и сбывать венгерское золото голландским, английским, бельгийским скупщикам.
Ласло Киш не встретится с ними и там, на Западе. Ему осталось жить два дня и две ночи.
А пока он блаженствует в кресле, у камина, пьет черный кофе, дымит американской сигаретой, разговаривает с одним из своих единомышленников по телефону и чувствует себя хозяином и «Колизея», и Будапешта.
В отличном настроении и его подручные – Стефан и Ямпец. Моют руки водкой, поливая друг другу из бутылки. Моются тщательно, долго, время от времени прикладываются к горлышку бутылки и беспричинно хохочут.
Шандор Хорват исподлобья смотрит на них. Ямпец перехватывает его взгляд.
– Господин член революционного совета, почему у вас такие следовательские глаза?
– Знакомое лицо… – раздумчиво говорит Шандор. – Где я тебя видел?
– Нализался и своих не узнаешь? Нехорошо! Мы наводим революционный порядок, а ты…
– Захочешь плюнуть на человека, харкнешь кровью… Где я видел твою морду? Когда?.. Вспомнил! Ты околачивался в ресторане «Аризона», по таксе обслуживал старых американок. И звали тебя Таксобой.
– Что вы, Шандор бачи! – засмеялся Стефан. – Ему в марте пошел двадцать второй год, а ресторана «Аризона» давно нет.
– Значит, то был твой отец. Вот какое дело: отец – Таксобой, а сын – революционер. Н-да! Вот и уважай после этого революцию.
Ямпец поставил водочную бутылку на стол так, что только донышко ее уцелело.
– Мы заставим уважать нашу революцию!
– Не заставите!
Шандор Хорват подошел к Ласло Кишу, который уже закончил телефонные переговоры.
– Ты слышал, Ласло?
– Слышал.
– Ну?
– Вы неправы, Шандор бачи. Оскорбляете людей, завоевавших вам свободу.
– Вот как! Ладно. Я снимаю с себя дурацкий колпак члена вашего совета. Вместо меня назначьте сына Таксобоя: он самая подходящая персона для такой должности.
– Спасибо за откровенность, Шандор бачи. Что ж, я тоже буду откровенным. Дезертируешь?.. Не отпустим! Ты не имеешь права распоряжаться своим именем, оно принадлежит революции. Понятно? Будь умницей, пойми!
– Из мозгов дурака паштет не сделаешь, гусиная печенка требуется.
Появилась Каталин с чашкой дымящегося кофе в руках и бутербродом. Ссора угасает. Через мгновение она вспыхнет.
– Погрейся, Шандор, подкрепись!
Он шумно, сердито прихлебывает кофе. Каталин стоит рядом с ним, с угрюмым любопытством разглядывает, будто впервые видит новых хозяев «Колизея». Особенно враждебно она наблюдает за Ямпецем. Тот перехватывает ее взгляды и посмеивается. Плевать ему на таких, как эта старушенция. И вообще плюет он на всех, кто не понимает, не чувствует, что победитель, желающий закрепить свою победу, должен быть беспощадным, крушить налево и направо не только своих врагов, но и тех, кто проявляет в такое время мягкотелость, жалость, нерешительность, дурацкую осмотрительность.
Крик человека, прощающегося с жизнью, заставляет всех умолкнуть.
Еще одного венгра распяли на бульваре.
Каталин испуганно крестится.
– Боже мой!.. Что это такое?
Ямпец подошел к окну, посмотрел на улицу, зевнул, ухмыльнулся.
– Зоопарк просыпается. Обезьяны приветствуют новый день.
– Обезьяна обезьяну издалека чует.
– Ну, ты!.. – Ямпец замахнулся бутылкой, но грозный взгляд Ласло Киша заставил его остановиться. – Байтарш, я больше не могу. Не ручаюсь за себя. Я или она!
– Надоели оба, – Киш подошел к Каталин. – У вас, кажется, есть сестра в Будапеште.
– Ну, есть. Так что?
– Отправляйтесь к сестре. Здесь опасно, рискуете жизнью. Идите немедленно. Мы дадим провожатого. Идите! Это приказ нашего штаба.
– Ты слышишь, Шандор? – Каталин посмотрела на мужа. – Почему молчишь?
– Когда совсем утихнут бои, вернетесь в свою квартиру, продолжал мягко уговаривать Киш.
Стефан толкнул Ямпеца и вполголоса сказал ему:
– И на порог не пущу. В три шеи жильцов вытолкаю. Мой это дом, мой!
– Шандор, почему молчишь? – допытывалась Каталин.