Все-таки нервы у него…
Я бы, например, испугался.
– Я понял, Анатолий Федорович. Понял. Ссориться с вами я не хочу, но и вам со мной не советую. Об этом мы поговорим позднее. Время, поверьте, будет. А Егору ехать придется. Все равно придется. И дело тут не вас. И даже не во мне. В нем самом. Дело в том, что – я просто не хотел это говорить, – в Сочи его ждет отец.
Это было – ниже пояса.
Отец…
Я почему-то сразу понял, что Андрей Ильич не блефует.
Мой отец значил для него почти столько же, сколько и для меня.
А может, и больше.
Я его, так уж сложилось, почти не знал.
И не знал, за что его люблю.
Впрочем, многие, знавшие папашу даже совсем шапочно, признавались мне в чем-то подобном.
Вроде бы не за что.
Он ведь не просто так от нас ушел.
К другой женщине, с которой, как говорила мама, был просто демонстративно счастлив.
Ушел – и как отрезало.
Присылал деньги.
И все.
Ни я, ни мой старший брат, который потом остался навсегда в Крыму, его, судя по всему, совершенно не интересовали.
Мы росли в относительном материальном достатке.
Но – без отца.
Которого все это хозяйство, похоже, совершенно не волновало.
Потом он появился снова.
Нет, он не вернулся в семью. Как он сам любил говорить – мужчина уходит один раз.
Навсегда.
По большому счету, у него была только одна страсть – быть первым. Всегда и во всем. Другое если и вызывало его интерес, то какой-то уж совсем незначительный.
Мы тоже должны были соответствовать его шкале, и только поэтому он занялся нашим образованием.
И теперь я был не прочь поговорить с ним.
Он, конечно, по всем законам и понятиям был конченой сволочью.
Но сволочью правильной и от этого тем более интересной.
Потому что он обо всем судил по гамбургскому счету. Его максимализм пугал, но его оценкам можно было доверять.
А мне неплохо было бы понять, правильно ли я живу.
Нет, конечно, вряд ли бы я поверил его словам до конца, но кое-какую пищу для размышлений они могли дать – просто стопудово.
Мне уже очень давно хотелось с ним поговорить на эту тему, но пока он обитал где-то неподалеку, я все не решался.
Откладывал на потом.
А потом он просто исчез.
Даже записки, сука, никому не оставил.
Я уже фактически свыкся с мыслью о его смерти.
Но оказалось – жив курилка.
И, видимо, неплохо устроился.
Раз уж даже Крылья посылают к нему эмиссара в ранге легендарного Вожака и весьма влиятельного депутата.
Н-да…
Все-таки жизнь – весьма и весьма закрученная штуковина. Почище любого триллера, хоть в печатном, хоть в видео, хоть в голографическом вариантах изображения.
Такое, уважаемые, не придумаешь.
Фантазии не хватит.
– Извините, Андрей Ильич, – говорю осторожно. – А почему бы вам не добраться до моего, не к ночи будь помянут, родителя, каким-либо иным путем? По воздуху, например.
Корн только вздыхает.
И снова закуривает.
Дымит он, кстати, – будь здоров.
Даже, наверное, больше меня.
– В адлерском аэропорту, – морщится, разгоняя надоедливый дым худой аристократической ладонью, – разрушена взлетно-посадочная полоса. Начисто. А вертушки не дотянут. Не дотянут, и все. Я, кстати, отправлял туда пару последних машин с вертикальным взлетом, но их, кажется, сбили.
Сказать, что я фигею, – это, наверное, вообще ничего не сказать.
В чем в чем, но в боевой технике я кое-что пока еще понимаю…
– Как, простите, сбили? – икаю. – Такую махину угрохать – это не из «Стингера» по грузовозу пальнуть…
– М-м-м… Видишь ли, Егор… Кстати, оцени, я стараюсь быть с тобой откровенным… В общем, у нас есть подозрения, что «вертикалки» сбили как раз по приказу твоего отца… В Сочи когда-то была очень неплохая часть ПВО. Граница все-таки…
Н-да.
Все страньше и страньше…
– Вы хотите сказать, что папаша окончательно звезданулся? – фыркаю.
– Нет, – морщится. – Иначе меня бы просто не отправили эмиссаром. Я, знаешь ли, в нашей организации на очень неплохом счету, не пешка разменная. И решения, кем надо пожертвовать для дела, принимаю исключительно сам.
Дела…
– Чего же он хочет добиться? – размышляю вслух. – Насколько я помню, папаша всегда был человеком исключительно рациональным.
– Видишь ли… Именно это мы и хотим понять.
Я кривлю нижнюю губу.
Изгибаю вопросительно правую бровь.
«Домиком».
– И именно для этого, – усмехаюсь, – Крылья отправляют к черту на рога одну из самых своих крутых шишек? В жизни не поверю.
– Тем не менее, дело обстоит именно так, – кивает. – И твоя ирония здесь совершенно неуместна. Кстати, ты не заметил, что мы с тобой через фразу повторяем такое словечко, как «именно»?