Все еще мокрая, я выбегаю из ванной в соседний массивный чулан. Как ни странно, каждый предмет одежды, который у меня есть, висит или аккуратно сложен в ящиках на островке с мраморной столешницей в центре комнаты. Даже мои трусики сложены и аккуратно спрятаны. Здесь не только моя собственная одежда, но и похоже, что личный покупатель отлично провел день с безлимитной черной картой Эмерик. Мой гардероб пополнился десятками совершенно новых дизайнерских женских вещей.
Их бирки все еще свисают с них, и я просто знаю, что если бы я посмотрела на их цену, меня бы стошнило.
Этот мужчина был внутри меня – я имею в виду, черт возьми, он вошел в меня прошлой ночью – и все же видеть, как моя одежда и его идеально переплетаются друг с другом, кажется слишком интимным. Это неприятное зрелище, потому что до этого самого момента я не думаю, что серьезность вчерашних событий действительно осозналась.
Я замужем за Эмериком Бэйнсом и сейчас живу с ним. Теперь это мой дом.
Это действительно происходит.
— Как это будет работать? – спрашиваю я себя, как сумасшедшая, потому что, помимо всего прочего, я теперь еще и разговариваю сама с собой. Аккуратно.
Этот самый вопрос крутится в моей голове все время, пока я сушу волосы и наношу макияж. Я так и не нашла ответа на свой вопрос, когда надела свои любимые кожаные леггинсы и нелепо большой черный свитер, доходящий до кончиков пальцев. Единственный намек на кожу — это часть моего плеча, где свободно висит топ. Хорошо. Мне нужно поговорить с моим новоприобретенным женихом, и мне не нужно при этом подбрасывать ему какие-либо идеи. Нам обоим нужно сосредоточиться, чтобы я могла получить ответы.
Поскольку моей любимой пары черных ботинок до колен нигде не видно (еще одна жертва вчерашнего праздника), я останавливаюсь на паре массивных ботинок до щиколотки. Моя мать их презирала, и это только заставляло меня любить их еще больше, но это также означало, что мне редко приходилось их носить. Она не здесь.
«Она не может сказать тебе, что надеть», — взволнованно напоминает мне тихий голосок в моей голове. Имоджен Моран упала бы, если бы увидела, что я ношу это. На ее элитный вкус это слишком неряшливо и непринужденно.
Не имея ни плана, ни представления о том, где находится Эмерик, я решила, что лучше всего просто начать бродить по пентхаусу. Наверняка, когда-нибудь я его встречу, а если не получится, то, возможно, просто устрою небольшой пожар. Это должно заставить его прибежать ко мне в кратчайшие сроки. Сжечь один или десять его сшитых на заказ костюмов вполне заслужено после шоу, которое он устроил вчера.
С коварной ухмылкой на моем лице я покидаю безопасную его спальню и бросаю вызов остальной части его роскошного пространства. Первое, что я обнаруживаю, это то, что это действительно пентхаус. Раньше я просто выдвинула обоснованное предположение, поскольку не мог представить Бэйнса живущим в квартире с двумя спальнями и кухней на камбузе.
Но нет, я была права. Это чертовски огромный пентхаус.
Это место непристойное. То, что одинокий человек делает с таким огромным пространством, мне непонятно. Я должна напомнить себе, что мы имеем дело не с обычным мужчиной тридцати с чем-то лет.
Во всех смыслах этого слова мои родители богаты, но в этом доме их называют бедными примерно на шести разных языках. Я не архитектор и никогда особо не интересовалась дизайном интерьеров, но даже я знаю, что это место — произведение искусства.
Три этажа соединены широкой винтовой лестницей, полностью сделанной из блестящего металла и стекла. Стекло. Оно повсюду, между многочисленными окнами от пола до потолка и стеклянными перилами, окаймляющими различные проходы на каждом этаже… один метко нацеленный камень может разнести все это место вдребезги. Самая странная, но самая красивая люстра, которую я когда-либо видела, висит посередине винтовой лестницы. На спуске я почти промахиваюсь, потому что очарована искривленным металлическим и хрустальным чудовищем.
Я спускаюсь на первый уровень, и меня встречает очень гладкая и современная кухня, отделанная черным цветом и нержавеющей сталью. В ней та же атмосфера, что и в его ванной, и я не могу сказать, что она не идеально подходит владельцу дома. Темный и угрюмый, с намеком на роскошь.
За кухней находится утопленная в пол гостиная с самым большим белым секционным диваном, который я когда-либо видела. Достаточно ли у него друзей, чтобы оправдать такое количество мест? Сомневаюсь. Он расположен перед камином из черного камня, доходящим до второго уровня пентхауса.
Я собираюсь пройти по коридору, ведущему мимо жилой зоны, когда низкое рычание заставляет меня превратиться в кусок камня, на котором я стою. Слишком боясь дышать, я поворачиваюсь как можно медленнее и спокойнее к источнику шума. Эмерик достаточно псих, насколько я знаю, у него может быть гребаный лев. Если я обернусь и увижу рычащего на меня Симбу, я нисколько не удивлюсь.
К моему облегчению, это не гигантский кот, а собака. Очень крупный и очень расстроенный доберман-пинчер. Мой рост пять футов четыре дюйма, без обуви, и даже в ботинках на толстой подошве заостренные уши животного доходят до моей грудной клетки. Он состоит из чистых мышц – должно быть, по крайней мере, сто фунтов – и его зубы… ну, я могу практически пересчитать каждый из них по тому, как его губы оттянуты назад в злобном рычании.
Я пытаюсь вспомнить, что мне следует делать, если я когда-нибудь столкнусь с опасным животным – сделаться большой и сохранить зрительный контакт или бежать с криком? – когда резкий свист прорезает напряжение.
Грозное рычание собаки мгновенно прекращается, и ее большая голова резко поворачивается в сторону звука. Я следую за взглядом животного и нахожу человека, которого искала, небрежно прислонившегося к выкрашенной в белый цвет стене.
— Цербер, – его низкий, скрипучий голос окутывает меня, заставляя мурашки пробежать по моей спине. — Девушка наш друг, – сказал он на немецком
Немецкий?
Эмерик стоит в коридоре, который я планировала обыскать в следующий раз, скрестив руки на груди. Черная рубашка на пуговицах — предмет одежды, который является для него основным, судя по тому, сколько я видела висящих в шкафу, — плотно облегает его хорошо сформированные бицепсы и грудь. Воспоминания о том, как его рельефные мышцы напряглись и согнулись под его золотистой кожей, когда он врезался в меня, наводнили мой разум. Если бы не страшная собака-людоед, подкрадывающаяся ко мне, я, возможно, поддалась бы этим запретным мыслям еще на мгновение.
— Ох… эмм, — бормочу я, когда он сует свою холодную влажную морду мне в пальцы.
Эмерик, кажется, нисколько не обеспокоен.
— Не принимай демонстрацию зубов на свой счет, он обучен загонять в угол и нейтрализовать злоумышленников, – о, чудесно, у него есть боевая собака. — Тебе должно быть польщено, что он так колебался. Обычно он без вопросов отбирает кусок у любого, кого считает угрозой. Просто спроси Нову. Один или два раза он получал любовный укус.
— Кто, черт возьми, настолько глуп, чтобы ворваться сюда? – Цербер облизывает мои пальцы, заставляя меня отпрыгнуть на шаг. Найл и Имоджин придерживаются строгой политики отсутствия животных. Мой опыт общения с собаками ограничивается теми, которых я останавливалась погладить тут и там на улице или в метро. Чаще всего они были размером с мягкие игрушки, а не с маленького пони, как этот.
— Уровень человеческой глупости не перестает меня удивлять. Возьми, к примеру, твоего отца и брата, – Эмерик усмехается.
— Как ты думаешь, то, что произошло вчера, было смешным?