В душе на целый день поселился тёплый, живой комочек радости – как воробышек.
– Хайке, на ваших губах сегодня блуждает такая нежная, мечтательная улыбка, что от вас теперь вовсе глаз не оторвать!
Прятать поздно то, что всем уже очевидно. Да я и не собиралась! Я неторопливо перевела рассеянный взгляд на Руперта.
– Хайке, неужели вы влюблены?!
Руперт – сама галантность. Флиртует весело, легко, ненарочито. Им можно было бы и увлечься. И возможно, вышла бы польза. Но у меня не идёт из головы его безобразная, грязная фраза о недочеловеках, брошенная в каком-то разговоре о структуре энергетики разных народов. Эта фраза будто у него на лбу впечаталась, и от этого сам он всё время кажется мне безобразным и грязным. Если б он решил всерьёз поухаживать за мной, я не сдержала бы отвращения. К счастью, отвращение можно интерпретировать чисто физиологически.
– Стойте! Не отвечайте! Умоляю, не говорите! Хайке, если вы влюблены в другого, вы разобьёте мне сердце!
– Договорились, Руперт, я ни за что не скажу, даже если буду влюблена в вас!
– Что я наделал?! Стало только хуже!
Хватит с него! Я загадочно промолчала и вернулась к записям, разложенным на рабочем столе. И мне показалось, будто я снова чувствую невесомое прикосновение ко лбу знакомой ладони.
С аэродрома их везли вдвоём. Товарищи смотрели в разные стороны и почти не разговаривали, но напряжение острой враждебности у Бродова уже спало. Вполне вероятно, что товарищ прав и что в аналогичной ситуации он сам поступил бы так же. Да и вообще, не до того, чтобы злиться и пережёвывать сопли каких-то там обид. Есть задача, и её надо решить.
Сделав небольшой крюк, первого пассажира высадили возле его дома, а Николая Ивановича повезли дальше, по направлению к Кремлю. Шофёр вёл машину основательно, не спеша. Опытные шофёры спешат только в случаях действительно острой необходимости. Николай Иванович жадно смотрел в окно на знакомые улицы и переулки. Остро – до какого-то внутреннего зуда – ему хотелось остановить машину и выйти. Больше всего на свете ему сейчас хотелось пройтись пешком, привычно мерить шагами город…
Семнадцатилетним приехав в Москву, он работал разносчиком, грузчиком. С утра до ночи – на улице, в любую погоду. Нравилось. На вторую зиму тяжело заболел. Острое воспаление лёгких с жестокой лихорадкой свалило его на несколько дней, потом начало стихать. Он отправился на работу, иначе не на что было бы есть. Болезнь вернулась. Тошно было оставаться в сыром полуподвальном клоповнике, где снимал жильё: всё равно холодно, а воздух спёртый – не продохнуть, кругом – чужие люди. Превозмогая жар и мучительный кашель, он оделся и поплёлся наверх, на улицу. Поработал, сколько смог, а как сил не осталось, забрал свою копеечку и допоздна на заплетавшихся ногах бесцельно бродил по городу: присядешь – замёрзнешь, а в подвал страх как не хочется. За день вроде бы даже полегчало.
Так продолжалось целую зиму: болезнь возвращалась, но Николай выхаживал её по московским мостовым, спускаясь в сырой подвал только для того, чтобы на несколько часов забыться там мёртвым сном. Гадал: не чахотка ли в нём поселилась. А тем временем облазил все дворы, подворотни, закоулки, заброшенные сады, стройки, подвалы.
Вот здесь… Да-да, только что проехали!.. Прямо тут, у Смоленского рынка, его остановил молодой господин, предложил хорошие деньги за участие в одном секретном деле. Они будто специально искали друг друга! Сколько подвалов впоследствии облазили уже вместе, сколько протирали штаны в архивах в поиске следов московских масонов!.. О дальнейшей, нелепой и страшной, судьбе друга юности до сих пор было тягостно вспоминать…
К весне кашель стал стихать, жар не возвращался. Только одышка, как у старика, и боль в груди – во время тяжёлой работы, быстрой ходьбы. Новый товарищ дал денег на врача, заставил пойти. Врач сказал: «Ты жизнь себе спас, что не стал киснуть в сыром подвале». Никакой чахотки, а от пневмоний – только зажившие рубцы на лёгких. «Но за всё – своя плата, – провозгласил доктор. – Заработал ты себе порок сердца. Не бегать, пудовых мешков не таскать, по лестницам всходить с передышкой. Будешь соблюдать – порок отчасти компенсируется. В остальном – живи и радуйся!»
Так вот и случилось, что Москва, вылечив его, подарила ему кристально честный белый билет, уберегла от солдатской лямки – и в мировую, и в Гражданскую. В Гражданскую он даже старался обмануть комиссию и записаться в красноармейцы, чтобы избавить от голода себя и жену. Не удалось, не взяли. И хорошо: потом всё устроилось гораздо лучше…