Вот и кончился самый странный год в моей жизни. Целый год все и всё, что близко мне, находились неизмеримо далеко. Странное время, которое не было насыщено человеческими отношениями, а только – работой.
Лишь ненадолго мне представилось, будто я имею дело с настоящими единомышленниками в работе с тонкими энергиями. Но после того, как иллюзия развеялась, чувствам не осталось места в моей берлинской жизни – так, ситуативные эмоции, которые я преспокойно обращала на пользу делу.
Даже установление регулярных личных контактов с моим куратором и наставником не изменило ситуацию сколько-нибудь существенно, так как эти встречи носили очень сдержанный характер. Человек, живший и действовавший в постоянной смертельной опасности, оставался каждую секунду настороже. Изредка он разговаривал со мной мягко и с выраженной симпатией, но и тут легко считывалось, что, по правде, он отстранён и сосредоточен только на деле. Этого не заметил бы даже опытный психолог. Но на уровне тонких энергий всё было яснее ясного: сердце этого человека оставалось закрыто для меня. И я, подражая наставнику, своего не распахивала. Убеждена: так было лучше для дела.
Странно! Строгого, неулыбчивого Николая Ивановича, умевшего быть очень жёстким и требовательным, я вообще не боялась. Иной раз от него веяло необъяснимым холодом и отчуждённостью, но получить его неодобрение я не боялась. Я преспокойно признавала перед ним совершённые ошибки и исправляла их; я не думала мучительно, как сейчас выгляжу и не брякну ли что-нибудь невпопад.
Герман вызывал у меня не проходивший тотальный, обморочный страх подобно строгому учителю, который обязательно найдёт, к чему придраться, и будет недоволен всем, что ты сделаешь; подобно экзаменатору, который безжалостно валит даже самых способных учеников. Я так немцев не боялась! Пока Герман не появился в моей берлинской жизни, я была куда увереннее и смелее. На крайний случай со мной – формула самоликвидации. Теперь же я всё время жила так, будто за любой непреднамеренный проступок, за любую оплошность Герман ликвидирует меня безо всякой формулы, причём не физически, а морально. Я буду морально уничтожена и опозорена без возможности оправдаться и искупить.
Не сказать, чтобы Герман всё время придирался. Но и не подхваливал, не подбадривал, к чему я привыкла в Школе-лаборатории. Он слушал мои отчёты деловито, собранно, бесстрастно. Сухо задавал уточняющие вопросы – такие неожиданные, что я порой терялась и не находила ответа. Бледнея и краснея, сознаваться, что на эту деталь не обратила внимания, а об этом не догадалась завести разговор, было сущим терзанием. Иной раз мой новый наставник сурово констатировал:
– Это было неверное решение.
Фраза звучала как приговор. Мы оба понимали, какова здесь цена неверного решения.
Пока я оставалась совсем одна, но общалась телепатически с операторами обеспечения и чувствовала поддержку группы слежения, я жила и действовала с сильным ощущением невидимой защиты, оберегавшей меня в том числе и от совершения опасных ошибок. После того как я стала работать с Германом, сеансы телепатической связи постепенно превратились из рабочих в подстраховочные, стали реже, короче.
Теперь, когда наладились регулярные встречи с живым, реальным человеком с Родины, настоящим профессионалом, я наконец в полной мере осознала, что работаю на собственный страх и риск. Я перестала опираться на нейроэнергетические связи, и они стали казаться блёклыми, далёкими. Между тем Герман не предотвратит моих промахов и не поможет расхлебать их последствий, потому что это попросту невозможно. Он мог только выслушать меня и дать дельные инструкции. Остальное – сама. Одна…
Только теперь я догадываюсь, почему Герман вёл себя настолько сурово со мной. Он видел и мою неопытность, и юношескую незрелость. Он не мог не переживать за меня. К тому же из дома, где тоже беспокоились, его дополнительно подогревали. Я слишком уважала этого человека, чтобы копаться в его глубоко потаённых чувствах. А он в глубине души отчаянно переживал и за меня, и за общее дело, к которому я оказалась через него причастна и которое могла провалить одним неосторожным шагом. Потому и строжил меня до потери пульса: чтоб отвратить беду…
Кое-как продремав до утра кто где, отправились в обратный путь. Без Йозефа пришлось перемещаться поездом. Серое, низкое небо, голые деревья, зелёная трава лугов, поля – то чёрные, то покрытые жухлой стернёй, серые каменные дома. Стук колёс, мерное покачивание. Протрезвевшие, задумчивые, мужчины спокойно беседовали о каких-то несущественных служебных делах: кому-то задерживают очередное звание, у кого-то строг начальник, кто-то жалуется на качество питания, а другой доволен пайком, кто-то из сослуживцев рассказал курьёзную историю…