Последним изменением было появление людей, вернее, тьерто. Многочисленные женщины спешили куда-то, изредка попадались мужчины. Меня они не замечали, хотя двигались мы в одном направлении. Я уже давно потеряла из виду того, за кем бежала, и просто следовала с толпой, которая все увеличивалась. Вместе с ней меня вынесло к подножию холма, высившегося между городскими домами. Стиснутая со всех сторон, я остановилась. Так же замерли и все вокруг.
Полувздох-полустон шорохом пронесся над толпой. Все медленно опустились на колени, и мне открылся вид на вершину. Тьерто вокруг перестали казаться живыми, теперь они напоминали догоревшие свечи, блекло-серые и гладкие. И форма их тел начала медленно меняться.
Аккуратно обходя их, я двинулась вперед. Мимо застывших и текущих, как воск, фигур поднялась по склону холма. Наверху был тот самый мальчик, он казался единственным живым пятном на фоне умирающего пейзажа. С грустью и нежностью он смотрел на мужчину, неподвижно замеревшего над чем-то на земле. Мне пришлось обойти его, чтобы увидеть, над чем он склонился.
В высокой выцветшей траве навзничь лежал юноша. Сквозь его одежду прорастали стебли, лицо было спокойным и тихим, а между шеей и подбородком виднелся слой мертвой земли. Не было ни крови, ни разложения. Казалось, он просто задремал, а голова сама собой взяла и откатилась, дабы отдохнуть отдельно от тела. Это было одновременно и страшно, и притягательно. Впервые я так близко видела труп.
Подняв взгляд на того, кто его оплакивал, с удивлением узнала императора. Не было ни слоев жира, ни многочисленных наростов на коже, но это, несомненно, был он. Глаза у владыки были чистыми и ясными, но от той боли, что плескалась в них, хотелось отвернуться и спрятаться поглубже.
Мальчик подошел и вытянул руку, чтобы коснуться Дарша, но его пальцы прошли сквозь одежду и плоть императора. Мне подумалось, что, быть может, мы с малышом единственное реальное, что здесь есть. Поникшая фигура тьерто начала оплывать и таять, и наконец, подобно фигурам скорбящих у подножия холма, совсем истончилась и растворилась в земле. Мы остались втроем — я, ребенок и обезглавленный труп на земле.
Мальчик подошел к телу совсем близко и присел на корточки. Я последовала за ним. Он разжал сведенные предсмертной судорогой пальцы, и я увидела зажатый в них кулон. Кусок бутылочного стекла со струящимися по нему змейками. Ребенок поднял на меня глаза и заговорил, и голос его из детского постепенно стал взрослым и низким:
— Пусть он отпустит меня. Мне больно здесь, — он провел рукой по горлу, и из-под его пальцев заструилась кровь. — Мне теперь всегда больно.
Я не успела ничего понять, не то что ответить, как мальчик поднял лицо к небу и вдруг разлетелся стаей черных птиц с красной окантовкой на грудках.
Ни сил, ни желания удивляться у меня уже не осталось. Я наклонилась над трупом и стала высвобождать королевскую печать из плена холодной восковой плоти. Мне удалось это сделать достаточно легко и быстро, но стоило начать подниматься, как я почувствовала, что ноги по колени завязли в ставшей вдруг жидкой почве. Тело мертвого юноши медленно опускалось в землю и словно затягивало с собой все окружающее пространство, и меня в том числе. Оно казалось камнем, брошенным на тряпку на поверхности воды и медленно погружающим ее на дно, а еще на сердцевину воронки. Погружаясь, тело деформировалось и бугрилось, на коже проступало трупное разложение. В приступе отвращения я рванулась назад и упала навзничь, к счастью, успев зажать в руке заветный медальон.
Я проваливалась в холодную, мокрую кашу, в которую обратилось все окружающее. Красок не осталось вовсе, как и города, холма, неба и земли. Липкая вязкая субстанция все глубже засасывала тело. Я размахивала свободной рукой в попытке ухватиться хоть за что-нибудь, чтобы удержаться на поверхности, но ни одной точки опоры не находилось. Хватило пары минут, чтобы оказаться внутри «каши» полностью.
Я уже не понимала, где верх, а где низ, и дышу ли я вообще. Мне казалось, эта дрянь не только снаружи, но уже затопила гортань и легкие. Я билась и трепыхалась, но не происходило ровным счетом ничего, и от этого становилось жутко, непередаваемо жутко. А потом я ощутила, как что-то упругое и скользкое опутывает мои ноги и руки. Я не хотела видеть и знать, что происходит вокруг меня. Крепко зажмурившись, я сжалась в комок и застыла — зародышем в негостеприимном и жутком чреве. Мой мир заканчивался, жизнь останавливалась, с каждым биением сердца я становилась все равнодушнее и мертвее. В голове не осталось ни целей, ни мыслей, ни воспоминаний. Меня больше не было — была муха, застывшая в капле смолы.
— Очнись! — голос во мне выдернул из сладкого спасительного забытья.
Зачем он тревожит меня… И вообще, откуда он взялся? Я попыталась вяло отмахнуться, но он настойчиво жег мой разум.
— Борись! Не позволяй себе покоя! Покой — непозволительная роскошь для тебя.
— Ты вообще кто? — Очень странно себя чувствуешь, разговаривая с самой собой.
Могу поклясться, что явственно услышала смешок.
— Считай меня своим альтер эго, которое, в отличие от тебя, хочет жить.
— Я хочу жить.
Сонная одурь отступала, и мне даже стало слегка обидно от того, что, оказывается, что-то во мне знало такие замудренные слова, о значении которых другая часть меня понятия не имела.
— Вот и хорошо. Не позволяй этому месту забрать тебя.
— Но что я могу сделать? Я уже пробовала выбраться из этого киселя — не выходит.
— Здесь все меняется постоянно. Может, стоит открыть глаза, и окажется, что никакого киселя нет уже и в помине.
Послушавшись совета, я приоткрыла один глаз и тут же в ужасе зажмурилась снова. Киселя действительно больше не было, его место заняли змеи. Повсюду: снизу, сверху, с боков. Стоило их увидеть, как я стала ощущать движения их многочисленных тел. В панике я начала задыхаться и всхлипывать.
— Тише, тише — это всего лишь пресмыкающиеся. Неужели ты так их боишься? — Голос стал совсем мягким, успокаивающим.
Я сделала несколько глубоких вдохов.
— Раньше я с ними так близко не встречалась, так что не могла точно сказать, боюсь ли их. Теперь могу утверждать стопроцентно.
— Тогда просто подожди немного. Лабиринт скоро изменится — если ты будешь в сознании.
— Ты останешься? — Очень глупо обращаться к самой себе с таким вопросом, но больше всего на свете меня пугала возможность остаться в полном одиночестве.
— Я постараюсь быть с тобой, пока ты нуждаешься во мне. Но не могу обещать, что выведу отсюда: ведь я всего лишь осколок твоего собственного разума, мне трудно долго быть разделенным с тобой.
— Хорошо, будь сколько можешь, только не прекращай говорить.
И мы говорили о каких-то пустяках, я даже не могу точно вспомнить, о чем конкретно. Я постоянно отвлекалась на скольжение змеиных тел по моей коже, и каждый раз голос выдергивал из пучины липкого кошмара до того, как я могла бы погрязнуть в нем полностью. Но вот что-то изменилось. Я осознала это еще до того, как он сказал. Тактильные ощущения стали иными, и еще появилось чувство, что куда-то медленно двигаюсь, а не нахожусь в состоянии зависшей мухи.
— Открывай глаза! Только аккуратно.
Я послушалась. Сперва я ничего не могла понять: вокруг только серая муть — и лишь спустя пару мгновений осознала, что это вода. Я находилась в толще мутного грязного потока, который нес меня куда-то, и с каждой секундой все стремительнее. Некстати вспомнился заплыв в Навильо, но теперь рядом не было поддержки Рийка. Я рванулась вверх в надежде, что где-то все же есть поверхность, и действительно, мне удалось вынырнуть. Меня тащило по подземному туннелю, рядом проплывали ошметки змеиной кожи, тряпки и древесная кора.