Корх и Штрат - главные надсмотрщики северного и западного секторов Кабула, уже шипели, едва завидев меня. Их тоже можно понять: если я выгребу всю рабочую силу и жрать зимой из-за этого будет нечего, вождь их по головке не погладит. Хотя, если вождь сменится, старые законы могут станут прахом.
Сегодня я направился в восточный сектор. У нас с Торшем (его главным надсмотрщиком) была договоренность: он обещал подкинуть мне с десяток молодых ребят. Крепких и не слишком замордованных полуголодным существованием и тяжелой работой.
Он ждал меня под тенью развалин Ид Гах. Когда-то это был красивый дом, в котором люди молились своему Богу, теперь же от него остались только две обшарпанные узкие башни, да полу-рассыпавшиеся ворота. Закон запрещал людям собираться вместе, не под надзором, чтобы чтить своего бога и справлять обряды. Это не жестокость, а простая предусмотрительность: чем меньше будет свободы, тем в реже будут вспыхивать бунты. Так поколение, помнящее прежние времена и грезящее лучшей жизнью, вымерло, и достаточно быстро, а за ним пришло покорное и безликое.
Рядом с Торшем топталась группа оборванцев, и если он позволил себе возлежать на принесенных подушках в прохладной тени, то им приходилось жарится под прямыми солнечными лучами, стоя на ногах. В группе я заметил странную пару: старика с обрубком вместо одной руки и полростка, держащегося позади него. Я кивнул на них брату. Тот пожал плечами.
- Умолял взять с собой, мне лень было отказывать. Говорит, из твоих бывших птенцов.
В лицо я этого дедка не помнил, но это ни о чем не говорило: люди меняются быстро. Я еще раз, более внимательно оглядел остальную добычу.
- Что-то ты для меня одно дерьмо насобирал. Они же на ногах с трудом стоят, куда им на арену.
- Бери, что есть, брат, – он вздохнул. – Ты меня и так, считай, раздел и обобрал. Поверь, я с худшим дерьмом на руках остался. Не знаю, как зиму протянут.
Раздраженно сплюнув, я шагнул к рабам.
- За мной идите. А ты, со щенком своим, – я обернулся к старику, – обратно топай. Мне немощь не нужна.
Он кинулся мне в ноги, хватая за штаны. Потрясал укороченной конечностью, плакал, умоляя взять сына, из которого получится отменный боец, а на полях жизнь его будет короткой. Я пристальнее вгляделся в мальчишку.
- Да, он у тебя, дед, никак слеп! Ты что же, калеку на верную гибель спроваживаешь? Или досадил тебе чем? Так есть менее болезненные способы с жизнью расстаться.
Довольный своей шуткой, я рассмеялся.
- Хозяин, вы не думайте! Он, как муха пролетает, слышит. Все, что не может увидеть, он предчувствует. Арена для него спасеньем будет.
Мне было жарко, тошно, и по сердцу кто-то скребся. Как не крути, а после столь долгого и плотного общения с людьми я начал испытывать к ним что-то вроде сочувствия (если я правильно понимаю значение этого типично человечьего слова). Но тут вариантов не было. Я наклонился к его уху.
- Послушай, старый!! Даже если ты не врешь, сейчас точно не время для спасенья кого-либо. Все, кого я сейчас забрал, полягут к концу недели. Ты хочешь для него такой судьбы? Продержитесь год, и в начале следующей осени мы поговорим.
Он поник и отстранился. Я ушел, не оглядываясь. Покорные смертники с трудом ковыляли за мной. Печальный, гнетущий взгляд старика буравил мне спину.
Мы привыкли жить вместе, бок о бок. В подземных чертогах были места для еды, места для разговоров и тренировок, а также лежбища. Я знал, что другие расы ценят одиночество. Но близко столкнулся с этим, только наблюдая за людьми. Для меня было диким их желание иметь что-то свое: спальное место, тарелку и ложку, украшения. У нас единственной личной вещью было только оружие, и то лишь потому, что это больше чем предмет, почти часть тела. С тонкими длинными ножами, изготовленными из собственных спиленных подростковых рогов, расставаться было нельзя, а потерять их - значило навлечь на себя немыслимый позор. Все же остальное принадлежало племени, и любой из братьев одновременно владел всем и ничем.
Заведя свои приобретения в тренировочные ямы, я передал их самому толковому из моих бойцов-людей. Сегодня он посмотрит, стоит ли кто-то из них того, что бы его поберечь, или же все пойдут на разогрев более опытным мужчинам. Я учил, их как зрелищно и достаточно долго вести с такими бой, чтобы зрители не были совсем уж разочарованы неравной схваткой. Сам следить за его проверкой не стал, ушел спать. До ночных боев оставалась еще четыре часа, а я не ложился много дней. Не то чтобы ощущал себя совсем измотанным, но отдохнуть стоило. Слава Тьме, спим мы очень мало – время, потраченное на это, считается потерянным, а занятие бессмысленным. Но раз в несколько дней все же приходилось этим заниматься.
В лежбище было пусто и темно, только из угла доносились хрипы и болезненные стоны. Видимо, кто-то из братьев притащил рабыню развлечься. Звуки были неприятными, но сильно помешать мне не могли. Я улегся на ближайшую к выходу кучу шкур и закрыл глаза.
Стоило мне только провалиться в дремоту, как звук большого колокола оповестил всех об общем сборе. Ругаясь сквозь зубы, я принял сидячее положение. Брат, которому не дали закончить начатое, ругался из своего угла куда как сильнее. Я не узнал его по голосу и поспешил выйти первым, чтобы не пересекаться. Я не понимал, тех кто пытался удовлетворить свою похоть с рабынями. Может, слишком хорошо помнил наших женщин, оставшихся на Сель, их мудрость, силу и величие. Людские самки по сравнению с ними казались жалкими и желания не вызывали вовсе.
Центральный зал был забит до отказа. Чадили факелы, развешанные по стенам. Братья стояли и сидели, недовольно переговариваясь в ожидании вождя. Большой колокол звонил редко, это всегда означало что-то важное. Хотя с последнего сбора времени прошло не так много. Тогда вождь объявил о своем решении найти преемника и вернуть себе имя (стать обычным членом племени). У вождя имени нет и быть не может - он голос всех братьев, их чаяний и деяний.
Я должен был приблизится к помосту, на который он взойдет, как его «нож», чей долг – всегда быть поблизости на таких собраниях. «Нож» – признанный лучшим воин племени. Он - защита вождя и палач для него же. Я получил этот титул еще на Сель, и продолжал волочить почетное ярмо и здесь, на Земле.
С трудом мне удалось протиснуться сквозь галдящую толпу и занять подобающее место. Вождь, как видно, только этого и ждал. Он ввалился в зал в сопровождении чужаков. Один был мне хорошо знаком - Раш Хамам, брат императора тьерто, второго же видел впервые. На секунду показалось невозможное: что он мой маленький брат, не достигший возраста зрелости. Но когда присмотрелся, осознал, что он слишком хрупкий даже для подростка кьерго. Короткие рога и несколько других деталей окончательно убедили меня в том, что я обманулся. Несомненно, наша кровь текла в нем, но очень разбавленная. Странно, я слышал, что опыты с полукровками полностью провалились… Но что, во имя Тьмы, эта странная парочка здесь забыла? Похожие мысли, видимо, возникли у всех, поскольку гомон и разговоры усилились. Вождь поднял, руку призывая к тишине, и не сразу, но она наступила.
- Братья мои, как вы видите, к нам прибыли нежданные-незваные гости. Они очень хотели побеседовать со мной наедине, но, видимо, они не знают , что у племени нет тайн друг от друга.
Гул стал одобрительным и угрожающим в то же время.
- Выкладывай, тьерто, зачем пришел и просил о встрече.
Раш плотно сжал губы и окинул презрительным взглядом племя. Ему явно было не по нраву говорить перед всеми, но он не позволил проявиться этому на своем лице.
- Я приветствую народ кьерго. Думаю, смысла представляться нет – уверен, вы все хорошо меня помните. Нынче я пришел к вам с дурными вестями.
Кто-то из толпы фыркнул.
- Когда это змеелюды приносили с собой что-то не дурное?
Не отреагировав, он продолжал:
- Мы проникли в этот мир, спасаясь от Хаоса, но скоро он последует за нами. И бежать от него больше некуда. Есть лишь одна возможность – остановить его, не дать проникнуть на Землю. Не позволить стать явью видениям миин’ах. Я мог бы долго убеждать вас, что это не выдумка, но я знаю, что само мое появление в Кабуле, говорит вам больше о правдивости моей вести, чем мог бы выдать мой язык. Вы ведь не любите словесного блуда.