Отсутствовал он порядочно, я уже совсем было решила, что притащить меня сюда и оставить - изощренная жестокая шутка. Я набралась храбрости, чтобы отловить наименее спешащего слугу и спросить у него обратную дорогу. В тот момент, когда, ухватившись за молоденькую девушку с жаровней в руках, блеющим от смущения тоном начала лепетать о своей проблеме, он наконец соизволил появиться. Да еще не один, а в сопровождении девицы - как видно, своей основной пары.
Нет, я ожидала чего угодно – знойную красавицу или, наоборот, страшную бабищу (кто эти вкусы высших разберет, к нему, бывало, такие шастали!..), но никак не древнюю старушенцию с осоловелой восторженной улыбкой и стеклянными глазами. Теперь понятно, почему ему может потребоваться помощь. Она же рассыплется, едва начнет танцевать - должен же кто-то вместо него, великолепного, песочек с пола смести. Бабушка, между тем, довольно дружелюбно подмигнула мне и прошамкала что-то вроде приветствия. Я готова была схватиться за голову и драпать со всех ног – эх, знать бы еще куда…
- А вы уверены, что наличие двух дам у одного кавалера не будет нарушением каких-нибудь традиций? Может, мне стоит на этом этапе отсеяться и вернуться к себе, то есть, к вам домой? – предприняла я последнюю попытку ретироваться.
Он посмотрел на меня ангельски невинными сиреневыми глазами и крепко ухватил под локоть.
- Что ты! Таких традиций у нас нет. Любой представитель чистой крови, а тем более королевской ее линии, волен брать с собой на торжественное представление столько партнеров, сколько его душе угодно.
- Что еще за представление? – спросила я разом севшим голосом. – Там что, кто-то выступать будет?
- Все выступления будут позже. А сначала гельма будут радостно любоваться друг другом, по очереди. Не переживай, мы не опоздаем. Мое имя как раз в конце списка, аккурат перед материнским – принцесса должна завершить это действо.
Что-то мне подсказывало, что он прекрасно понимал, из-за чего я на самом деле переживаю. Никакого желания становиться посмешищем на глазах целого народа и участвовать в его играх с матерью у меня не было. Но пальцы, сжимающие мой локоть, были жесткими и крепкими как кандалы.
Старушка прошамкала:
- Эх, знала бы ты, малышка, какая честь тебе выпала… Меня лишь дважды на представление звали. Я тогда была молода и, кстати, гораздо красивее тебя… - Она довольно хихикнула.
Наклонившись к самому уху Таль шепнул.
- Я отплачу тебе, не переживай. И поверь, награда будет стоить твоих страданий.
Что-то его словам мне верилось совсем мало.
Само представление происходило на внушительных размеров то ли полянке, то ли зале под открытым небом. Пол был выложен мраморными плитами, сквозь которые прорастала трава. Высокие деревья, стилизованные под колонны, или же, напротив, колонны, искусно имитирующие зеленые деревья, были подсвечены сиреневыми шарами, полностью отгоняющими окружающую тьму. Музыка, звучащая непонятно откуда, была громкой и торжественной.
По кругу площадки шла украшенная терраса, на которой было шумно и тесно. Именно с нее под бурные аплодисменты спускались те, кого называл изрядно охрипший гельма. Кто-то выходил парой, делал несколько танцевальных па и удалялся. Кто-то устраивал яркое выступление. Порой все затягивало туманом, из которого прорастали неведомые цветы и разбегались диковинные звери, порой будто океанские воды смыкались над головами и разноцветные рыбки скользили на уровне глаз. Вот уж воистину мастера иллюзий…
Были и люди. Мне особенно запомнилась танцовщица, гнущаяся как тростник, почти полностью обнаженная, с золотыми звенящими браслетами и водопадом иссиня-чёрных волос, взмывающих вокруг ее лица во время особо ярких движений.
Естественно, я застыла в том уголке, куда приткнул нас Таль. Ничего подобного я не то что раньше не видела, но и представить не могла, что такое бывает. Даже мысль, что надо будет выходить в центр и позориться, поскольку абсолютно неведомо, что на уме у Таля и какую роль должны играть в этом я и бедная старушка, не могла заставить меня перестать восхищенно таращится и охать.
Нескоро, но именно в тот момент, когда от окружающих чудес у меня начала кружится голова, объявляльщик (или как он там у них назывался) громко и торжественно прокричал:
- Сын Сайлим единственной и неповторимой принцессы гельма, великолепный художник и поэт Тальгарстир и его, – он покосился на нас и, смущенно кашлянув, проговорил на тон тише, – и его дамы.
Кажется, он пытался добавить «прекрасные», но пересилить себя и так откровенно солгать все же не смог.
Таль наклонился к птичьей головке старушки и зашептал ей что-то в ухо, отчего она пришла в дичайший восторг и даже захлопала в ладоши. Затем он опять крепко ухватил меня за локоть и потащил за собой. Бабушка шла сама, легко и весело, глядя по сторонам абсолютно счастливым взглядом младенца.
Когда мы оказались в центре зала, шепоток за нашими спинами стал язвительным и весьма различимым. А потом начало происходить нечто немыслимое. Рука Таля, и без того напряженная, стала совсем каменной, а пальцы сомкнулись с такой силой, что наверняка оставили синяки. Со всех сторон к нашим ногам протянулись длинные тени. Плесень поползла по узорчатым колоннам и мраморному полу. Что-то невыразимо жуткое разливалось в воздухе…
Все разговоры мгновенно стихли. Нет, ничего конкретного он не создал, чудовищ, сродни тех, которыми так напугал меня его соотечественник в Милане, не появилось, но шестое чувство подсказывало мне, что он коснулся гораздо более страшного и запретного. Никогда не сталкивавшаяся с Хаосом, я явственно почувствовала его дыхание. Что уж говорить о тех, кто видел его воочию и потом тщетно пытался забыть, вытравить из своей памяти. Интересно, как ему, родившемуся уже на Земле, удалось так точно воспроизвести то, чего он никогда не мог видеть?
В оглушающей тишине раздавались отдельные панические выкрики. Мне, как и бабусе, судя по восторженному выражению ее лица, страшно не было. Возможно оттого, что мы стояли в самом эпицентре и Таль не подпускал к нам близко свое творение. Это длилось и длилось… На самом деле, думаю, времени прошло немного, но каждая секунда превратилась в вечность.
Таль вел нас под руки по кругу, медленно и торжественно, и Хаос метался вокруг.
Внезапно раздались звонкие хлопки. Подняв голову, я уперлась взглядом в закутанную в алое фигуру принцессы гельмы. Она аплодировала, но лицо ее было перекошено от ярости.
Красным лезвием, прорывающим его иллюзию, она скользнула в центр. Вслед за ней тянулся лоскут чистого неба и струя свежего воздуха, которые расходились все шире, смывая остатки видения. Таля заколотила крупная дрожь. Теперь он не держал меня, а напротив, держался сам, с трудом стоя на ногах, но подошедшую мать встретил прямым взглядом и даже попытался иронично улыбнуться.
Она залепелила ему пощечину. Вместе со звонким звуком спали последние ошметки иллюзии, и все вокруг разом заговорили - облегченно, возмущенно, с яростью. В этом гуле, слова тихо произнесённые Сайлим, были слышны только нам.
- Это выходка, мальчишка, переходит все границы!
Таль же, напротив, постарался ответить ей громко, чтобы быть услышанным как можно большим числом людей:
- Что вы, мама, какая выходка? Разве этот бал не приурочен к годовщине исхода с Сель? Мне просто захотелось напомнить о том, от чего мы бежали. Кажется, память моего народа оказалась слишком короткой и они начали забывать детали.
Ноздри принцессы гневно раздувались. Она явно с трудом сдерживалась, чтобы не вмазать ему еще раз, не желая потерять лицо.
- Прочь, щенок! Твое счастье, если я не увижу тебя до конца праздника. А потом у нас состоится очень серьезный разговор.
Он шутливо поклонился, отчего чуть не нырнул головой вниз. Я вовремя удержала его от позорного падения.
Когда мы уходили, люди и гельма расступались перед нами с кривящимися от негодования лицами и чуть ли не плевали под ноги. Эх, спасибо тебе, милый Таль, за ни с чем не сравнимые минуты, когда ощущаешь себя средоточием всеобщей ненависти и презрения…