Таат сидела в обнимку с наполовину пустой бутылкой вина. Судя по цвету напитка и ее отрешенному виду, крепость была внушительной. Веспы в помещении не было. При виде меня левая бровь женщины поползла наверх — видимо, это должно было означать сарказм, приправленный удивлением от нашей неожиданной встречи.
Придвинув кресло к столу, я приземлился напротив нее, закинув на столешницу скрещенные ноги и не отрывая взгляда от ее лица. Надо было, конечно, спросить, где Веспа, и уйти, но я не любил первым начинать разговор, а вот заниматься провокациями в последнее время отчего-то нравилось.
Таат с презрительной миной отодвинулась от моих ног к краю тахты.
— Нагулялся?
— А ты почему не празднуешь? Не участвуешь в столь великолепном и столь важном для твоих любимцев событии?
— А мне нечего праздновать. — Она с глухим стуком опустила бутылку на пол. — И от любимцев моих меня уже тошнит.
Я ухмыльнулся. Она, подметив мою усмешку, фыркнула.
— От тебя, впрочем, тоже.
Она замолчала, и я наконец спросил о том, что беспокоило меня больше всего:
— Таат, я надеюсь, что ты не отпустила Веспу на Великий Бал?
— Я ей не нянька что-то запрещать или разрешать. Ее забрал с собой Таль. Ее право — считать, что рядом с ним она находится в безопасности.
Я почувствовал, как судорога гнева смыкает мне челюсти. С трудом удалось не дать этому чувству пробиться наружу и отразиться на моем лице. Я старался говорить негромко и спокойно:
— Но ты ведь понимаешь, насколько это может быть опасно?
Она лишь слегка пожала плечами.
— Какая тебе, в сущности, разница? Да и вообще, какое это может иметь значение? Все и так летит к Хаосу. То ли я плохой дипломат, то ли твоя упертая подружка из прошлого и правда редкостная сука. — Она замолчала, а когда заговорила вновь, голос был жалобным и дрожащим. — Асаи, я понимаю, что плевать ты хотел и на этот мир, и на меня с моими просьбами, но все же умоляю тебя: поговори с Сайлим! Меня она даже близко к себе не допускает, а у тебя с тьерто вроде как соглашение, значит, это и в твоих интересах.
— Умоляешь? — Я еще раз ухмыльнулся, как можно злораднее. — А на колени упадешь? Ноги мне поцелуями покроешь?
Ее лицо полыхнуло такой ненавистью, что меня коснулся жар, исходящей от ее кожи. Но она тут же овладела собой — лишь на подлокотнике тахты осталось прожженное ее пальцами пятно.
— Для тебя это так важно — увидеть мое унижение?
— Нет, — я поднялся. — Просто проверял, насколько далеко ты готова зайти. Я подумаю над твоей просьбой. Праздничная ночь будет долгой, зажги побольше света, огненная дева, ведь ты так боишься одиночества во тьме.
Не дожидаясь ответа, я вышел из покоев.
Оказавшись по ту сторону дверей, тут же окунулся в тягуче-неторопливый праздник. Было уже глубоко за полночь, и во всех встречных глазах — и гельмы, и людей — колыхался дурман или алкоголь, приправленный сладострастием. Даже простые слуги пребывали в блаженно-отсутствующем состоянии.
Первой моей мыслью было отыскать Веспу и утащить ее в безопасное и надежное место. С трудом удалось погасить врожденные инстинкты Тса. Непонятно, как среагирует на это девочка, да и кто я ей, чтобы запрещать что-либо. В конце концов, может, действительно сын Сайлим за ней присмотрит: ему вроде как не хочется ссориться с нами — тянется, как плющ, то ко мне, то к Таат. Либо тайн запредельных алчет, либо просто от скуки бесится.
Я решил все же выполнить просьбу миин’ах и поговорить с правительницей, не особо, впрочем, рассчитывая на успех. Наверно, мне просто нужен был повод, чтобы еще раз увидеть ее и увериться в том, что от пламени, когда-то сжигавшего изнутри мою грудь, остались только зола и сажа.
Мне не пришлось сильно напрягаться, чтобы отыскать ее. Чутье ли вело меня, память ли — в самый темный и благоуханный закуток. Сайлим, как видно, до сих пор обожала цветы и звездное небо. Силуэтов было несколько, уж больше двух — точно. Она, естественно, предощутила мое появление, и лишние-посторонние тут же растворились в ночном сумраке. Я даже не успел определить, гельма ли это были или люди, мужчины или женщины. Только пьяные вожделением и разочарованные взгляды успел отстраненно отметить.
Она была диво как хороша. Вечная блудливая девочка с крылом пепельной дымки, размазанной по оголенным влажным плечам. Я ощутил, как стянулись во мне в единый клубок ярость, нежность, презрение и желание.
— Ты пришел ко мне, Асаи? — Сайлим не говорила, она текла тембром и интонацией, сладкой, как дикий мед, и жаркой, как тропическое солнце.
Я, оказывается, успел забыть, как она умеет звучать и как смотреть.
— Я так ждала тебя. Я думала, ты сдашься раньше, — улыбка паутиной окутала ее губы и застыла радужной пленкой в сиреневых глазах.
Я не мог противиться этому зову. На непослушных, одеревеневших ногах сделал пару шагов вперед и коснулся пальцами мерцающей кожи щеки. И — как молнией, как ударом плетью по глазам возникло в памяти это же лицо. Палата закона и собрание шести высших Домов в Рахте, столице тьерто на Сель, она подле отца, а я в центре. Мою спину рвет черно-алой болью, а на теле проявляется печать агру, она же даже не отводит взгляд в стыдливом раскаяньи: смотрит с жадным любопытством. Блестят глаза, блестит кожа и приоткрытые влажные губы…
Я отшатнулся: наваждение смыло волной ненависти и тоски.
— Я пришел не к тебе — мне нужна печать. Поигралась, и будет. Твое ненасытное стремление одержать верх любой ценой вряд ли стоит гибели всех остальных.
— Что ты знаешь о моих стремлениях, о моей страсти, о моей любви? — Она перестала заманивать и теперь говорила с прохладной горделивостью.
— Только то, что любовь — явно неизвестное тебе понятие. А все остальное — мишура, кружева вокруг пустоты. Ты — черная дыра, принцесса Гельмы, достойная правительница своего народа. Но если тебе действительно нужны мои мольбы и извинения, я готов принести их. В конце концов, от моей гордости осталась лишь горстка пепла, и произошло это задолго до сегодняшней ночи.
Легкой шуршащей тенью она скользнула мне под ноги и, обхватив колени, уткнулась в них головой, пахнущей душной тропической ночью. Подняла взгляд и уперлась в мое лицо бездонными сиреневыми глазищами.
— Я знаю, я очень виновата перед тобой. Поверь, не было и дня, чтобы я не вспоминала об этом. Это мне нужно просить, нет, вымаливать у тебя прощение! — Теперь она искрилась страданием и раскаяньем, таким натуральным, таким правдоподобным. И все же я чувствовал наигранность, фальшивую нотку в идеально ровной симфонии, аляповатый мазок на совершенной картине. — Я не отпущу тебя, ты останешься подле, моим принцем. Так ведь должно быть, так было обещано тобой много-много лет назад…
У меня не находилось нужных слов, и, чтобы перестать тонуть в дурмане и хоть как-то соображать, я разорвал зрительный контакт и опустил взгляд ниже: в глубоком разрезе алого платья сверкало золотое ожерелье с огромным бордовым камнем в сердцевине. Я прекрасно знал это украшение — когда-то оно принадлежало моей семье. Золото на Сель встречалось гораздо реже, чем на Земле, и стоило баснословных денег. А камень назывался «кровью гару» — птиц, считавшихся в моем Доме священными. Когда-то я подарил его своей возлюбленной. Теперь же, как издевка, оно сверкало на груди предательницы, чье тело еще десять минут назад покрывали поцелуями мужчины — временные, чужие.
Осознав, куда я смотрю, она изогнулась, прижавшись ко мне, что неожиданно вызвало не желание или нежность, но отвращение.
— Видишь, я до сих пор ношу твой подарок… Это мой талисман, самый заветный. Это ли не лучший знак того, как много ты для меня значишь?
И тут меня накрыло просто бешеной яростью. Одним движением я разорвал ожерелье и засунул себе за пазуху. Видимо, выглядел я настолько страшно, что она отшатнулась, испуганно прикрыв рот рукой.
— Это не принадлежит тебе! Ты утратила право носить его, как и право говорить со мной о прощении, любви и памяти. Может, хватит этого театра?