На следующее утро матушка с торжественным лицом привела его в нашу столовую. Шум и гам, сопровождавший любое принятие пищи, стих моментально.
— Дети, знакомьтесь — это Рийк, сын моей троюродной сестры из Норильска. С ним произошел несчастный случай, и, возможно, ему придется пожить у нас какое-то время. Я надеюсь, вы будете с ним вежливы и приветливы.
Произнеся это с чопорностью, достойной высших, она усадила его между мной и Шестой и заняла свое место во главе стола.
Четвертый, который всегда сначала говорит, а потом думает, выпалил:
— Матушка, а почему он такой бледный, прямо серый какой-то?
Плечом я почувствовала, как вздрогнул Рийк.
— Мармотто!
Окрик матушки заставил брата подскочить.
— Язык когда-нибудь доведет тебя до очень больших неприятностей. Мне стыдно за тебя. Извинись перед гостем за свое хамство и выйди из-за стола: сегодня ты без завтрака. Есть еще у кого-нибудь неуместные вопросы?
Четвертый с обиженным сопением поднялся и, буркнув куда-то в пол: «Извините», — выбежал из комнаты. Остальные, дружно опустив глаза, застучали ложками по тарелкам. Тротто тут же завел какой-то отвлеченный разговор, я подхватила его. Рийк помалкивал и улыбался. К концу трапезы осмелевшая Шестая потянула его за рукав и спросила громким шепотом, опасливо оглядываясь на матушку:
— Дяденька, а у вас повязка на лице. Под ней что, ранка? Очень болячая?
Он покачал головой.
— Нет, почти не болячая, заживает.
Девочка, заговорщицки улыбаясь, продемонстрировала ему ссадину на коленке.
— А у меня вот, я так ревела, так ревела… А сейчас уже совсем не болит.
Я облегченно выдохнула: знакомство чужеземца с внешним миром прошло более-менее удачно.
Матушка опять оставила Восьмую на меня, а она, как назло, заливалась с самого утра. Качая ногой колыбельку, я в девятнадцатый раз пела про маленькую птичку Ютти, которая боится покидать родное гнездо. Это единственная детская песенка, которую я знаю. Вокальные данные у меня так себе, так что неудивительно, что малышка никак не хотела успокаиваться. Наверно, она уже одурела от меня настолько же, насколько я от нее.
В комнату заглянул Рийк. Прошло всего два дня с завтрака-знакомства, а он уже стал в нашей семье своим. Младшие готовы были таскаться за ним круглосуточно. Чем он их так притягивал, понятия не имею, но ни повязка на лице, ни общий странный вид не пугали их вовсе. Вот и сейчас вместе с ним сунулись Шестая и Седьмой. Но стоило мне сердито цыкнуть, и малыши улизнули.
— Достают?
Он покачал головой.
— Нет, мне приятно с ними. Они задают очень интересные вопросы — отвечая, сам начинаешь лучше понимать мир вокруг. Можно я помогу тебе? Хочу заодно поговорить.
Он достал Восьмую из колыбельки, и она тут же затихла и загулила у него на руках. Мне даже стало слегка обидно от такой вселенской несправедливости распределения обаяния.
— Ты можешь смело становиться господином-воспитателем: такие задатки!
Я осеклась, осознав, что сморозила глупость. Он сделал вид, что не заметил моего ляпа.
Внизу хлопнула входная дверь и загомонила малышня — наверно, вернулись с базара матушка с братьями.
— Веспа, спустись!
Тон голоса, донесшегося снизу, не оставлял мне времени на колебания.
— Твой разговор терпит, Рийк?
— Конечно. Спешки нет.
В его ответе мне послышалась нотка разочарования, но она была еле уловима, и я не стала обращать на нее внимания.
Матушка, как обычно после похода на рынок, была свежа и оживлена. Чего нельзя было сказать о Третьем и Четвертом. По самые уши нагруженные свертками и корзинками, они выглядели точь-в-точь как заезженные мулы.
— Веспа, я надеюсь, ты помнишь, что до Посвящения осталось два дня?
— Разве такое забудется?
— А насчет платья ты подумала?
— Конечно! Я подумала и решила, что прекрасно обойдусь и без платья.
— Хорошо, что в нашей семье есть, еще кому думать, помимо тебя. Я обо всем позаботилась. Тротто!
Брат передал мне один из свертков. Он едва сдерживался, чтобы не заржать.
Полная самых дурных предчувствий, я развернула упаковочную бумагу и уткнулась взглядом в нечто сиреневое с нашитыми белыми рюшами и кружевами.
— Что это?
Голос у меня предательски дрогнул и сорвался на писк.
Матушка взирала на мои душевные терзания с полным равнодушием. Она забрала у Рийка младшенькую и, усевшись в кресло посреди комнаты, приложила ее к груди.
— Выбрать сама ты не захотела, пришлось мне подобрать что-то на свой вкус. Иди примерь, мне не терпится посмотреть наряд на тебе.
Я покорно ушла в свою комнату, зная, что спорить с ней бесполезно. Полностью развернув навязанный подарок, я не смогла сдержать еще один горестный ойк.
Не то чтобы природа совсем обделила меня внешними данными, но чего-то не додала явно. Волосы слишком жесткие и тусклые, кожа чрезмерно пережженная солнцем. Глаза, правда, большие, но цвет невнятный: недоголубой, никакой выразительности. Но лицо в целом вполне нормальное, даже приятное — не всем же быть ослепительными красавицами. А вот с фигурой беда. Порой я думаю, какой бы из меня симпатичный парень получился: с широкими плечами, плоской грудью и накаченными ногами. Но вот для девушки такой набор не слишком удачен. Я еще раз убедилась в этом, когда, с трудом справившись с несколькими слоями ткани, натянула на себя этот сиреневый кошмар. Зеркало сказало мне, что я выгляжу как доска, воткнутая в черничный торт. Платье подчеркивало все то, что и должно было, и не его вина, что в моем случае это были не достоинства, а недостатки.
Когда я вплыла в общую комнату, Четвертый подавился яблоком и зашелся кашлем пополам с хохотом, Рийк посмотрел на меня с явным сочувствием, а Тротто задумчиво изрек:
— Может, если каких-нибудь тряпок в лиф подложить, будет лучше?
Только матушка казалась полностью довольной моим внешним видом.
— Самое то. Не слишком пошло и смотрится дорого.
— Матушка! Оно смотрится на мне или отдельно? Может, тебя зрение подводит? В последнее время глаза не болели?
Она улыбнулась еще шире.
— Я не ставила своей целью показать всему Милану, какая у меня красивая дочь — об этом уместнее позаботиться тебе самой. Для меня важно лишь продемонстрировать, что мы помним и чтим традиции и Посвящение для тебя — большой и торжественный день. С этой целью платье справляется прекрасно. И на этом я хочу закончить обсуждение твоего гардероба. Я снимаю с тебя наказание — можешь отправиться сегодня на прогулку. Скоро твоей вольной жизни придет конец, и, думаю, тебе со многим и многими надо попрощаться. Мне бы хотелось, чтобы ты взяла с собой Рийка — ему не помешает начать выползать в большой мир. Надеюсь, вы вернетесь до темноты.
Я была так обрадована этой новостью, что история с платьем перестала казаться столь удручающей. А вот Рийк рад не был, он выглядел испуганным.
— Мне кажется, это плохая идея.
— А по-моему, матушка права, — встрял Тротто. — Ты же не можешь просидеть взаперти всю оставшуюся жизнь.
— А чего он, собственно, переживает? — удивился Четвертый.