С новым прокурором Шадрину было легко. В нем он находил удивительное сходство со своим бывшим командиром взвода разведки капитаном Борягиным, погибшим на Волховском фронте. Те же неторопливые, но твердые движения, тот же взгляд, в котором сквозь доброту просвечивала лукавинка. Даже манера выпускать изо рта дым и стряхивать пепел с папиросы — и та была борягинской.
Но сегодня прокурор не смотрел в глаза Шадрину.
«Почему он так долго молчит?.. — думал Дмитрий. — Так молчал наш Борягин, когда было нужно послать почти на верную смерть своего разведчика…»
В серых глазах Василия Петровича на этот раз не вспыхнули, как всегда, озорные огоньки добродушного приветствия, когда Шадрин переступил порог его кабинета. В них таилось что-то печальное.
— Вы вызывали, Василий Петрович? — нарушил молчание Шадрин, ожидая, когда ему предложат сесть.
Кивком головы прокурор показал на стул.
Дмитрий сел, продолжая всматриваться в лицо Василия Петровича, стараясь понять: чем он так не то встревожен, не то огорчен?
Прокурор, глядя куда-то в одну точку перед собой, долго разминал папиросу. Потом перевел взгляд на Шадрина:
— Я вызвал вас, Дмитрий Георгиевич, по необычному делу, — он неторопливо прикурил папиросу, сделал две глубокие затяжки. — Вы давно в прокуратуре?
— Больше года.
— А в партии?
— С сорок третьего.
— И, если судить по анкете, приходилось кочевать по военным госпиталям?
— Приходилось, — тихо ответил Шадрин, все еще не догадываясь, к чему весь этот разговор: стаж работы в прокуратуре, партийность, госпитали…
— Знаете что, Дмитрий Георгиевич… — прокурор замялся. — Нам, наверное, придется расстаться. К моему великому сожалению.
— Расстаться?.. — Дмитрий осекся. В первую минуту он никак не мог сообразить, что все это значит. Грянула беда или, наоборот, предстоит повышение по службе?
— Не буду вас водить за нос. Говорю вам как бывшему фронтовику, как коммунисту: в городской прокуратуре, очевидно, вами недовольны. Из отдела кадров поступил нехороший звонок.
«Богданов… — мелькнуло в голове Шадрина. — Его работа». Дмитрий молча продолжал смотреть в рябоватое лицо прокурора, перед которым лежало личное дело.
— Я подробно ознакомился с вашей биографией и анкетой, и мне стало обидно за вас. Но ничего не поделаешь: указание свыше, — прокурор замолчал, играя футляром от очков.
— Какое указание?
— Освободить вас от работы.
— Основание?
— Сверху предложили два варианта… Вы пишете заявление об освобождении вас от работы следователя, эту просьбу городская прокуратура удовлетворяет, и вы поступаете в распоряжение отдела по распределению молодых специалистов при Министерстве высшего образования. Этот отдел обязан вас трудоустроить согласно вашему диплому и вашему здоровью, — прокурор некоторое время молчал, потом, потирая ладонью изрытый оспой подбородок, продолжал: — Сегодня утром звонил Богданов. Тревожится за вас. Говорил, что у вас неважно со здоровьем, что с тяжелыми ранениями на оперативной работе вам оставаться рискованно.
— Для кого рискованно?
— И для вас, и для дела.
— Он так и сказал?
— Так и сказал.
Губы Шадрина дрогнули:
— А если я не напишу этого заявления?
— Тогда вас уволят приказом и в трудовой книжке напишут… Сами знаете…
— Пожалуйста, прошу конкретнее, Василий Петрович. Мне не все понятно.
— Вы не такой уж неопытный, Дмитрий Георгиевич. Думаю, что за год работы в прокуратуре вы прекрасно поняли, как иногда некоторые начальники освобождаются от неугодных подчиненных.
— А может быть, не мое здоровье, а судимость жены?
— Да, и этот пункт биографии вам нет-нет да будет мешать. Но в данном случае вас уволят по другим причинам. В Кодексе законов о труде пункт судимости родственников не возведен в юридическую норму. У вас инвалидность. А это несовместимо с оперативной работой. Таково указание городской прокуратуры.
— Это что — для всего города такое новшество? — спросил Дмитрий.
— Мне об этом Богданов не доложил. Но, судя по ЧП, которое месяц назад произошло в прокуратуре Бауманского района, мне кажется, что городская прокуратура встревожена.
— Вы имеете в виду гибель следователя Рокотова?
— Да, случай из рук вон выходящий. Не был бы Рокотов на протезе — остался бы жив. А ведь тоже фронтовик, два ордена Славы. И так глупо погибнуть…