Крупный самец, оперение которого переливалось на солнце самыми причудливыми полутонами нефтяных разводов, в своем любовном кружении вокруг покорной голубки зазывно ворковал, переходя на стон, и, сужая круги, заколдовывал свою подругу.
Шадрин смотрел на зарешеченные окна красивого особняка и чувствовал, как со всеми этими амурами, свирелями, лепными львами и струями фонтана были несовместимы ржавые прутья железных решеток, которые одним своим видом зачеркивали строгую законченность архитектурного стиля. «А ведь дом этот когда-то строил талантливый архитектор, — подумал он. — А вот какой-то умник распорядился на окнах с фасада соорудить решетки».
Дмитрий вошел в вестибюль. И здесь в глаза ему бросился резкий разлад между изысканно-красивым интерьером и грубой фанерной тумбочкой, окрашенной ядовито-синей краской. Рядом с тумбочкой стоял немолодой хмурый старшина милиции с красной повязкой на рукаве.
«Когда-то, может быть, в этом вестибюле, вот у этой витой мраморной лестницы, застланной ковром, именитый хозяин дома встречал важных гостей во фраках и цилиндрах».
Шадрин поднялся на второй этаж. Ковры, высокие лепные потолки коридора, резные массивные двери — все дышало той музейной неповторимостью, которую теперь можно встретить в редких домах Москвы.
Дмитрий отыскал кабинет Богданова. На высокой двери с огромной фигурной бронзовой ручкой была прикреплена стеклянная табличка, на черном фоне которой блестящими серебряными буквами было написано: «Р.М. Богданов». Буквы светились острой холодно-зеркальной голубизной. Чем-то они напоминали Шадрину бритвенные лезвия.
Дмитрий пришел в часы приема. Уже немолодая секретарша, в одежде и прическе которой угадывался вкус, записала его фамилию третьей — в приемной сидели еще два прокурорских работника в форменной одежде — и понесла список в кабинет к начальнику. Через двойные, надежно обитые двери не было слышно ни единого звука. Наконец она вышла из кабинета и с вежливой сдержанностью, которая, как правило, отличает секретарей крупных начальников, сообщила:
— Григорий Михайлович примет всех. Только просил немного подождать. У него сейчас телефонный разговор.
«Зачем этот подробный отчет? Кто ее спрашивает, чем занят ее начальник?» — подумал Шадрин, наблюдая, как быстро бегали длинные красивые пальцы секретарши по клавиатуре «Ундервуда».
Так, в ожидании, прошло полчаса, а массивные двери, обитые пухлым дерматином, ни разу не открылись. Потом где-то за спиной секретарши, заставив посетителей вздрогнуть, раздался резкий звонок. Секретарша, не по возрасту пружинисто и легко, привстала со стула и бесшумно скрылась за высокой дверью. Через минуту она вернулась в приемную и назвала фамилию человека с румяным лицом и погонами младшего советника юстиции.
Разговор с первым посетителем у Богданова был коротким. Младший советник юстиции вышел из кабинета весь потный, вытирая платком лоб и глаза. На его седеющем виске набухла голубоватая вена. Потоптавшись у стола секретарши, он что-то хотел сказать, но, очевидно, раздумал, как-то боком, покашливая в кулак, поспешно вышел из приемной.
Второй посетитель, высокий молодой человек с университетским значком на лацкане выгоревшего пиджака, тоже задержался в кабинете Богданова недолго, не больше десяти минут. Этот выскочил от него с таким видом, словно его в пятый раз вызывала на бис восторженная публика. Растерянность и неожиданно свалившаяся радость оглупляли его юное лицо, на котором растительность угадывалась только на уголках подбородка и на верхней губе. Не попрощавшись с секретаршей, он тремя размашистыми шагами отмерил расстояние до двери и, в рассеянности забыв прикрыть ее за собой, скрылся в коридоре.
Наступила очередь Шадрина. В приемной стояла тишина, которая была готова каждую секунду треснуть от басовито дребезжащего звонка, вмонтированного где-то не то в стене, не то в столе секретарши. Дмитрий засек время. Он волновался. Лет восемь-девять назад, уходя на боевое задание — за «языком» или на подрыв вражеской точки, откуда можно было не вернуться, Дмитрий чувствовал себя гораздо увереннее и тверже, чем сейчас. И сердце… Почему оно после четвертого удара Делало какой-то странный, нечеткий пятый удар? «А что, если не примет? Возьмет и придумает какое-нибудь срочное дело в прокуратуре Союза», — подумал Дмитрий, глядя, как минутная стрелка больших электрических часов на стене сделала новый минутный прыжок.