По дороге в кино Таня без умолку щебетала и, крепко сжимая в своих горячих кулачонках пальцы отца и Лили, повисла на их руках, когда они переходили улицу. В этом детском озорстве было столько радости и шаловливой непосредственности, что на девочку заглядывались прохожие.
В кино Таня уснула сразу же, как только кончился журнал.
На экране замелькали лица, люди о чем-то спорили, куда-то спешили, гремели трамвайные звонки, кто-то кого-то догонял, кто-то кому-то назначал свидание… Но ни Струмилин, ни Лиля не могли до конца включиться в чужую жизнь, которая кадрами проплывала перед их глазами. В больших ладонях Струмилина лежала хрупкая рука Лили. Он даже ощущал ее пульс. В конце фильма, когда зрители стали стучать откидными сиденьями, готовясь к выходу, Лиля наклонилась к уху Струмилина и тихо сказала:
— Не хочется уходить.
Был вечер. Москва рядилась в разноцветно-огненные кружева и подмигивала со всех сторон: с витрин магазинов, с высоких столбов, с пестрых реклам и вывесок.
Таню — а она так и не проснулась — нес на руках Струмилин.
Всю дорогу шли молча. И только дома, укладывая дочь в кроватку, Струмилин посмотрел на часы:
— Уже одиннадцать. Тебе далеко ехать.
Лиля не ответила и, привалившись к спинке дивана, печально опустила глаза. Так, не двигаясь, сидела она до тех пор, пока Струмилин не уложил дочь.
— Николай Сергеевич, я должна с вами поговорить. Поговорить серьезно… Я не хочу больше свиданий, — Лиля подошла вплотную к Струмилину. — Я хочу…
За стеной, в соседней комнате, голос Лемешева выводил кручинно:
— Я много думал об этом, — сказал, помолчав, Струмилин. — Проверь себя хорошенько. Я боюсь принести тебе несчастье.
Лиля молча надела пальто и, не прощаясь, направилась к двери.
Струмилин догнал ее на лестничной площадке. Стиснув Лилину голову в своих больших ладонях, он поцеловал ее в щеку. С минуту они стояли молча. Потом Лиля спросила:
— Вам хорошо со мной?
— Мне с вами очень хорошо… Ведь вы сами знаете, — почти шепотом ответил Струмилин.
Уже на улице, пересекая пустынный Лбищенский переулок, он спросил:
— Как на все это посмотрит твой дедушка?
Струмилин знал, что для академика Батурлинова, ученого с мировым именем, воспитавшего рано осиротевшую Лилю, уход от него внучки будет большим ударом. Он даже не представлял, как Лиля может решиться на такой шаг, что она будет говорить деду, связывая свою судьбу со вдовцом, принесшим с войны тяжелые недуги, с человеком, на плечах которого находится крохотная дочь.
На вопрос Струмилина Лиля ответила не сразу. Ежась и поднимая плечи, она проговорила:
— Для него это будет потрясение. Он остается один. Совсем один. И это меня пугает. Но больше всего меня страшит другое.
— Что?
Они остановились. Лиля смотрела в глаза Струмилина и старалась понять: значит ли она для Николая Сергеевича то, чем является в ее глазах и в ее сердце он, Струмилин, которого она полюбила сразу же, словно бросившись в бездонный горячий омут безрассудных чувств. Все началось в прошлое лето, на юге… А потом дорога до Москвы. Они ехали в двухместном купе мягкого вагона. Если б перед тем, как им сойти на московском перроне, до опьянения счастливую Лилю тогда спросили: «Что ты хочешь, Лиля?» — она бы ответила, не раздумывая: «Я хочу, чтоб дорога наша опоясала земной шар». И если б тут же Лиле задали вопрос: «Чем ты можешь пожертвовать во имя дороги, которая опояшет земной шар?» — то Лиля ответила бы: «Я отдам за нее жизнь…»
— Вы не любите меня, Николай Сергеевич. Вам просто жалко женщину, которая, как покорная собачонка, привязалась к вам, и вы из сострадания разрешаете ей иногда быть рядом с вами…
Струмилин болезненно улыбнулся, поправил локон, выбившийся из-под косынки Лили:
— А ты все-таки нервный ребенок. Тебе нужно перед сном делать прогулки.
Лиля подняла голову и настороженно посмотрела на Струмилина. Потом эта настороженность сменилась обидой, которая отразилась в уголках дрогнувших губ.
— Я знаю, почему вы тяготитесь мной…
— Почему?
— Я надоела вам… Вам уже скучно со мной…
Что мог ответить на это Струмилин? Ему было и радостно, и больно видеть скорбное лицо Лили. И, желая шуткой разрядить напряжение, которое сама же себе создала обидчивая и мнительная Лиля, Струмилин сказал не то, что хотел сказать:
— Ты не ошиблась…
Лиле не хватало воздуха. Она смотрела на Струмилина так, будто только сейчас поняла, что перед ней не он, а кто-то другой. От этой мысли ей становилось страшно. Но глядя в усталые глаза Струмилина, она не верила его словам. Эти глаза любили, они умоляли: «Не уходи, без тебя мне так неуютно и холодно…»