И все-таки Родимов решился. Стал рассказывать. Старик слушал внимательно. А когда Родимов закончил свой рассказ и объяснил, что ему нужно письменное свидетельство, что он и есть бывший замнарком, Горелов, ничего не говоря, встал, подошел к комоду и достал из ящика чернила, ручку и толстую тетрадь в линейку. Принес все это на стол, сел, расправил плечи: «Диктуйте! Что скажете, то и напишу». Родимов диктовал, а у самого горло душили спазмы. Те люди, которые когда-то входили к нему на цыпочках, отказали, а гардеробщик, который ни разу не перешагнул порога его кабинета, да и вообще за все время работы в наркомате и министерстве вряд ли был хоть в одном кабинете, ничего не видел, кроме своего гардероба и полутемных коридоров, сидит и пишет. По сути, старик сейчас выносил его, Родимова, смертельно раненного, с поля боя. А те трое бросили истекать кровью…
Гардеробщик написал все, что продиктовал Родимов. Пока он своим корявым почерком выводил неровные строки, его жена незаметно вышла из комнаты и вскоре вернулась. На столе появилась еще одна четвертинка.
Когда провожали Родимова, было уже темно. На прощание он обнял старика и крепко поцеловал его. Горелов не сдержал слез.
На другой день гардеробщик рассказал о Родимове бывшему сотруднику наркомата Курганову, инвалиду войны, пенсионеру. Он пришел в министерство уплатить партвзносы. Курганов разволновался, попросил у старика адрес Родимова и сразу же поехал к бывшему замнаркому. Просидели и проговорили по душам весь вечер. Этот неожиданный для Родимова гость написал еще один документ.
Веригин закурил, протянул портсигар Дмитрию:
— Это было два дня назад. А вчера я случайно встретил Родимова в военной прокуратуре на Кировской. Мы просидели с ним часов пять. Веришь ли, на глазах его были слезы, когда он говорил о Горелове и Курганове.
— Да, — вздохнул Дмитрий, — тяжело сложилась жизнь у Родимова.
— У многих арестованных она сложилась не легче, — отозвался Веригин. — То, что прошел Родимов, мне еще предстоит пройти. Я не уверен, что на пути моем не попадутся люди, вроде начальника управления или инженера. Они сейчас страшнее всего…
— Это потому вы начали с того, что во всяком движении есть своя инерция? И в человеческом поведении…
— Разумеется. Во всем — инерция! Те трое, что отказали Родимову, не редкие уроды в нашей большой семье. Это досадное порождение нашего государственного аппарата, целый общественный слой, который у нас сложился. На языке политическом этот слой именуется затасканным словом: бюрократизм.
— Но тут, наверное, все гораздо сложнее, — отозвался Дмитрий.
— И вместе с тем очень просто. Те трое — не бесплотные духи, не ангелы с крылышками, а мерзавцы во плоти и крови, — вспылил Веригин.
Наступила долгая пауза. Веригин смотрел на звезды. Наконец Дмитрий решился:
— Хочу спросить. Это больной вопрос, и мучает он меня с первой нашей откровенной беседы.
— Уж коль замахнулся — бей, я к боли привычный.
— Хочу понять. Вы и другие многие годы несли тяжкий крест несправедливой кары. Что выросло в душах: горькая полынь-трава, колючий чертополох или жгучая злая крапива? Ведь всякому действию есть противодействие…
— Нет, ты не угадал, Дмитрий. Жгучая крапива и чертополох растут на грязных задворках, на заброшенных свалках. А наши души получили булатный закал в гражданской войне и в испанских баталиях, они слишком тверды для корневой системы этой брос-травы. Скажу тебе, как на духу: там, в вонючих камерах ежовско-бериевских застенков и за колючей проволокой лагерей, нас до последней черты унизили в глазах народа, которому мы служили верой и правдой, но души наши не растоптали. Мы с еще большей верой готовы служить добру и справедливости, — Веригин вздохнул: — Вот дал бы только Бог здоровья пройти через эти лабиринты кабинетов. Реабилитация… В этом слове столько взрывной силы, надежды, что я и передать тебе не могу. Понять меня может только тот, кто прошел этой же дорогой, — Веригин приложил ладонь к левой стороне груди, улыбнулся: — Как здорово художник Суриков в детстве окрестил вот этот двигатель, который работает без отдыха… Биенышко мамино. Последние полгода оно стало чаще щемить, особенно по ночам, когда бессонница. Вот думаю курить бросить, да не хватает силы воли. А загадал!