— Наверное, ваш коллега, как и Богданов, не видел, как горела Варшава, — шутливо сказал Шадрин.
— И как на Бородинском поле в октябре сорок первого умирали за Родину солдаты, — в тон Шадрину продолжал инспектор, провожая его до двери.
Шадрин спустился по лестнице. В ушах его стоял звонкий, по-детски чистосердечный и неудержимый смех инспектора Гудошникова, имя и отчество которого он так и не догадался спросить. «А зря… Надежный человек. Видать, хлебнул горячего до слез под Москвой и под Варшавой. Ничего, узнаю имя у вахтера…»
В проходной Шадрин сдал пропуск пожилому вахтеру и замешкался в узком проходе. Когда он назвал ему фамилию инспектора Гудошникова, с тем чтобы узнать его имя и отчество, тот посмотрел на него так, словно в эту минуту он продолжал думать о чем-то своем, совершенно не относящемся к тому, о чем спрашивал его Шадрин.
— Высокий такой, лет тридцати пяти, худощавый, в гимнастерке ходит, в галифе и в сапогах, — Шадрин пытался помочь пожилому неулыбчивому вахтеру вспомнить человека, о котором он спрашивал, но вахтер, привыкший за многие годы стояния в проходной будке к лаконичным и заученным ответам: «Пропуск», «Проходите», «Позвоните по внутреннему»… — молча и отчужденно-сухо покачал головой и показал на дверь:
— Прошу!.. Мешаете проходу!..
Шадрин вышел на шумную Пушкинскую улицу.
У Ольги в этот день был выходной. Больше часа она томилась в крохотном дворовом садике на Неглинной, ожидая Дмитрия. Еще издали, когда Дмитрий подходил к чугунной ограде скверика, она поняла: зря он целых две недели с тревогой ждал приема в прокуратуре. Ольга даже не спросила, как его приняли, что сказали, есть ли какие надежды. В глазах ее Дмитрий прочитал грустное утешение: «Не расстраивайся… Знай, что в беде ты мне еще ближе, еще дороже…»
Они долго шли молча по узенькой кромке мощенной булыжником мостовой, пока не свернули на просторный тротуар широкой асфальтированной улицы. Шадрин достал из кармана пиджака пачку «Прибоя», разорвал ее. Не осталось ни одной папиросы.
— Обожди! — Ольга метнулась к табачному киоску и тут же вернулась с пачкой «Беломора».
— Спасибо, малыш… — с горькой усмешкой процедил Дмитрий.
Они свернули в сторону Столешникова переулка.
— Куда сейчас, Митя?
Дмитрий остановился и рассеянным взглядом скользил по вывескам магазинов:
— Зверски хочу есть!.. Корми меня, иначе я зайду в булочную и украду каравай хлеба!
От шутки Дмитрия на душе у Ольги стало легче. Она резко дернула его за рукав:
— Пошли! Я знаю, где можно пообедать.
Стоял жаркий полдень. Почти во всех учреждениях настежь были раскрыты окна. В тени под липами кучились люди — ожидали троллейбуса. У стоянки такси толпилась очередь. Разомлевшие лица прохожих, свистки милиционеров, рекламная пестрота магазинных витрин и словно на старте застывшие перед пешеходной дорожкой легковые машины — все это в глазах Шадрина сливалось в многоцветную хаотически вертящуюся карусель большого города. Все это пестрое, суматошно-нервное и беспорядочное кружилось вокруг Дмитрия и Ольги, ввинчивая их в центр этого беспорядочного завихрения. Шадрину казалось, что лишь одна Ольга, одна-единственная во всей многомиллионной Москве, была с ним рядом, до конца понимала его.
В сквере на Советской площади они присели на лавочке. Дмитрий закурил.
К ресторану «Арагви» подкатила «Победа», из нее вышли молодые люди, которые о чем-то разгоряченно спорили, и тут же скрылись за массивной дубовой дверью ресторана.
— Видела ораву парней с усиками? — желчно спросил Дмитрий, показывая взглядом на дверь ресторана.
— А что? — Ольга не поняла причины его раздражения.
— Одного из них я этой весной видел на Центральном рынке. Торговал мимозами.
— Не может быть! От голода ты сейчас зол на весь мир. Особенно на тех, кому доступны рестораны.
Лицо Шадрина посуровело, на нем отразились два внутренних состояния: вызов, брошенный неизвестно кому, и готовность встретить удары любых неожиданностей.
— Ты не права, Оля. Сейчас я чувствую в себе что-то новое, что до сих пор лишь смутно ощущал, но не мог понять.
— Что именно?
— Я стал сильнее!
— Потому что отказали?
— Нет! Потому что я встретил настоящего человека! И сейчас во мне такое чувство, будто бы я только что напился из родника.