Черные листья
Светлой памяти Кузнецова Михаила Петровича посвящаю
КНИГА ПЕРВАЯ
Глава первая
Небо было мутным.
Мутным был и воздух, до предела насыщенный влагой, да и все в этом мире казалось сейчас мутным и смрадным, будто тебя столкнули в трясину, из которой уже не выбраться.
— Тебе нехорошо, Ива? — спросил Селянин.
Она улыбнулась:
— Нет, почему же…
В глазах у нее даже не боль, а что-то похожее на отрешенность. Точно Ива переступила черту, за которой уже ничего нет и не будет.
Она спросила:
— У тебя есть сигарета?
Селянин дал ей сигарету и закурил сам. Теперь он старался не смотреть на Иву, понимая, что ей неприятно видеть сострадание, которого он не мог скрыть. «Мне, наверное, надо уйти, — подумал Селянин. — Ей будет легче, если она останется одна».
И все же он продолжал сидеть рядом с ней, чувствуя, как в душе закипает злоба и против мутного неба, откуда сеял и сеял нудный дождь, и против Кирилла Каширова, давнего своего приятеля, а теперь и начальника. Что в конце концов с Кириллом происходит, почему он стал таким? Может, властишка вскружила голову? Он ведь и раньше до беспамятства был влюблен в свою особу, а теперь…
Услышав чьи-то шаги, Селянин поднял голову и увидел Кирилла. Каширов шел слегка пошатываясь и улыбаясь так, как мог улыбаться только он: губы дрогнули в улыбке да и застыли, словно ему вдруг захотелось рассмеяться, но он заставил себя этого не делать, потому что привык никому не показывать каких бы то ни было своих чувств. Как ни странно, но и эта полуулыбка-полугримаса не делала лицо Каширова некрасивым. Ему все шло. Даже когда он выходил из себя и глаза его становились почти бешеными, лицо его казалось сильным и одухотворенным.
Подойдя к Иве, Каширов с минуту постоял молча, все так же пошатываясь и улыбаясь, потом требовательно сказал:
— Брось сигарету!
На Селянина он даже не взглянул, будто того тут и не было. А когда Ива послушно бросила сигарету под ноги, Кирилл спросил:
— Почему ты ушла? Тебя не устраивает наша компания?
Ива пожала плечами и ничего не ответила. Она еще ниже опустила голову, и теперь во всей ее позе была та же отрешенность, которую Селянин видел в ее глазах.
— Я у тебя спрашиваю, — повторил Каширов. — Почему ты ушла? Не подходит наша компания? Или демонстрируешь свою независимость? Мне, мол, наплевать, кто и что подумает о Кирилле Каширове… Так?
— Тебе ведь и без меня хорошо, — чуть слышно ответила Ива. — Я даже удивляюсь, как ты заметил мое отсутствие.
— Брось молоть чепуху! — раздраженно крикнул Кирилл. — И брось свои мещанские штучки. Мне стыдно за тебя!
Селянин, заметно сдерживаясь, проговорил:
— Тебе и вправду должно быть стыдно. Стыдно за самого себя. Неужели ты этого не понимаешь, Кирилл?
Каширов наигранно засмеялся:
— Ого! Тут, оказывается, присутствует коллегия адвокатов на общественных началах! Давно пришли к соглашению высокодоговаривающиеся стороны?
Селянин спокойно заметил:
— Не паясничай, Кирилл. Ты же видишь, зрителей тут раз-два, и обчелся. Перед кем же играть?
И тогда Кирилл жестко бросил:
— Слушай ты, неудачник! Однажды я тебе уже говорил: никогда не суй свой нос в чужие дела. Ни на правах друга, ни на каких-либо других правах. Тебе это ясно?
— Не ясно.
— Тогда я проясню. Помнишь, еще в детстве тебя называли только так: «Пашка-неудачник». Твоей вины тут, конечно, нет, но факт остается фактом. И когда ты суешь нос в личную жизнь других, это становится смешным. До нелепости смешным. Теперь ты понимаешь?
— Теперь понимаю, — ответил Селянин и грустно улыбнулся: — Мне действительно не всегда везло. Это правда, и от этого я никуда не уйду. Но вот что, друг мой сердечный… Хочешь, я скажу тебе одну вещь? Не очень, правда, для тебя приятную…
— Ну-ка, давай, — усмехнулся Кирилл.
— Хорошо. Я всегда считал тебя изрядным эгоистом. Но прощал эту пакостную в тебе черту. Не знаю, почему прощал. Может быть, потому, что считал тебя сильным, способным, даже сверх меры одаренным человеком. И думал: поскольку он умен, этот человек, все пакостное в нем со временем исчезнет. И не перерастет во что-то более мерзкое…
Селянин зажег спичку и прикурил давно погасшую сигарету. Было видно: все, о чем он говорит, приносит ему страдание.
— Я вынужден признаться и себе, и тебе, Кирилл, что крупно ошибся. Эгоист — это, конечно, скверно, но ты становишься… Ты становишься подлецом.