— Сколько их там, Юлька?
— Три, папа.
— Правильно, три…
Пока Андрей наблюдал за танкистом, который полз к реке, два других, оказывается, времени даром не теряли. Один с левой стороны, другой — с правой подбирались к его окопчику, тоже ползком, тоже прижимаясь к самой земле, извиваясь, как гадюки. И хотя Андрей давно понял, что все постепенно подходит к концу, он вот только сейчас по-настоящему оценил обстановку и решил, что теперь-то уже все, что никакого чуда произойти не может. Он даже удивлялся, почему немцы так долго тянут волынку. Ведь стоит им сейчас вскочить всем в один момент, броситься с разных сторон к его окопчику — и готово! Ну, прихлопнет он одного, даже двух, а третьего-то все равно не успеет. Куда ж ему успеть, если он и так уже чуть живой, и в глазах у него все темнее и темнее, будто он спускается в шахту, где нет ни одного огонька.
Конечно, танкисты ничего этого не знают, они наверняка думают, что Андрей находится в полном здравии и что у него куча патронов. Иначе чего они ждали бы?
А Андрей и сам начинает думать: не пора ли и ему кончать всю эту историю, пока еще есть время. Правда, стожок сухой, вспыхнет он как порох, да будет ли у него время исполнить задуманное? А что, если фрицы все-таки рискнут и навалятся?
И вот он спросил у себя: «Скажи-ка честно, Андрей, чего ты сам-то ожидаешь? Может, страшно тебе? Ведь есть же у тебя и другой выход, которого не было у того рогаля, что прыгнул в огонь… Бахни одной пулей вон того, что поближе к тебе, второй — того, что чуть подальше, а потом зацепи ремнем за спусковой крючок, приложи конец ствола к сердцу — и давай… Миг ведь один, ничего, небось, и почувствовать не успеешь… Ну, Андрей, говори: страшно тебе? Кому другому, может, и не ответил бы, но самому-то себе ответить можешь?»
«Самому себе ответить могу: страшно! Мне ведь и тридцати еще нет, Анюта, чижик-пыжик мой, меня ожидает… А небо вон какое над головой, глядишь на него — не наглядишься. Речка рядом течет, камыш за речкой шумит, рыбешка там всплескивается, лягушата по вечерам орут… И все живет, все дышит… Для чего оно живет и для чего дышит? Просто так? Нет, брат, просто так в природе ничего не бывает. Все — для красоты жизни. И никто, ни одно живое существо не понимает эту красоту так, как понимает ее человек!
Вот, скажем, этот ползающий туда-сюда мураш… Может, он и разумное существо, да ведь никакой красоты вокруг ему не увидать и не понять. Жить-то он живет, а сравнишь его жизнь с человеческой? Я даже думаю, что и мураш создан природой для человека: любуйся, человек, этой козявкой, вникай в смысл своей жизни посредством сравнения — каков есть ты и какова есть козявка. Понимаешь теперь, как много тебе дадено? А ежели понимаешь, так никогда не посмей забыть, что ты — человек!
Так как же оно может быть не страшно: дерни за спусковой крючок — и все враз исчезнет! Ни неба для тебя не будет, ни речки, ни камыша, ни этой вот козявки, ползающей туда-сюда перед глазами. И никогда ты больше не увидишь своего чижика-пыжика, и она тебя больше никогда не увидит, будет только глядеть на старую карточку и думать: «Эх, Андрей, Андрей…»
Выходит, коль тебе, Андрей, страшно, значит, трусливая у тебя душа, заячья? А кто это про тебя сказал, когда шел вопрос — быть или не быть тебе разведчиком: «Андрей Селянин — шахтер, он не подведет! Он что, смерти никогда в глаза не видал? Сомневаться в Андрее Селянине никак нельзя!»
Старшина роты это сказал, Микола Трофимчук, тоже шахтер, взрывник, отчаянной храбрости человек. А уже потом, когда не раз ходили с Миколой по немецким тылам, он сказал и другое:
— Ты только не думай пускать мне пыль в глаза, будто тебе ничего не страшно… Страх перед смертью — это, брат, такая хреновина, которая сидит в человеке, как червь. Главное в чем, Андрей? Главное в том, чтобы человек сумел заставить себя раздавить этого червя в самую нужную минуту. Раздавишь — честь тебе и хвала, не раздавишь — подлый ты есть трус и больше никто.
Так что же оно со мной получается? Выходит, дело только в одном: раздавлю я червя или нет?
Тут претензий к самому себе я не имею. И никаких сомнений во мне самом нет. В песне поется: «И что положено кому, пусть каждый совершит…» Мне, Андрею Селянину, положено держаться до конца. Это значит, что все свои патроны я должен израсходовать по прямому назначению, то есть стрелять ими только по фашистам. Для того они мне, русскому солдату, и даны. Для этого, а не для того, чтобы я расходовал их на личные нужды. А что страшно мне помирать, так что ж делать? Тут уж, значит, ничего не сделаешь… И надо выбросить ко всем гадам всякие мысли о страхе из головы, тогда оно, конечно, станет легче.