— Я и теперь добрый, — серьезно ответил Павел. — Но только к добру.
…Сейчас, вспоминая этот разговор, Петр Сергеевич думал: «А ведь хорошо он это сказал: «Добрый к добру» Разве можно быть добрым вообще? Кажется, еще недавно он был совсем мальчишкой… Пашка Селянин… Тогда о нем говорили: «Слишком мягкий для мальчишки характер… Любой его может обидеть и не получит сдачи…» А теперь? «Если с кем-то придется драться, деритесь до конца. А мы поможем. Верите в нас?»
— В таких, как ты, верю, — вслух сказал Батеев. — Не могу не верить.
Стюардесса, остановившись рядом с Батеевым, спросила с обворожительной улыбкой:
— Вы умеете читать, молодой человек?
— Немножко, — ответил Батеев.
— Тогда почитайте, что написано на табло.
— Застегнуть ремни?
— Если это вам не трудно.
Самолет шел на снижение. Батеев прижался лбом к иллюминатору и закрыл глаза. Никаких неприятных ощущений в самолете раньше он никогда не испытывал, сейчас же что-то под ложечкой засосало и даже кольнуло в сердце. «Нервы, — подумал Петр Сергеевич. — Понемножку старею и понемножку сдаю…»
Чтобы отвлечься, он начал напевать услышанную им когда-то популярную песенку американских летчиков: «Мы летим, ковыляя во мгле, мы к родной подлетаем земле…»
Однако песенка не помогла — неприятные ощущения не исчезли. И тогда Батеев вслух сказал самому себе:
— Потерпи. И думай о чем-нибудь другом.
А песенка назойливо его преследовала. «Мы летим, ковыляя во мгле…». «Мы тоже иногда ковыляем во мгле, — вдруг подумал Батеев. — Или в тумане, который сами искусственно напускаем. А поди разберись — зачем? Делаем одно дело, внешне все мы респектабельны, настоящие джентльмены, черт бы нас всех подрал, но вот начинаем решать ту или иную проблему — и пошла плясать губерния…»
С тех пор, как Гипроуглемаш передали в Министерство тяжелого машиностроения, работа научно-исследовательских и проектно-конструкторских институтов значительно осложнилась. «В старые, добрые времена», как многие называли то время, когда Углемаш подчинялся угольщикам, все решалось намного оперативнее. Конструкторы разрабатывали чертежи какой-либо машины, передавали их куда следует, и после испытаний чертежи шли к машиностроителям-угольщикам. Проходило не так уж много времени, и машина шла в серию. Ни волокиты, ни нервотрепки, настоящая деловая атмосфера.
Потом вдруг сразу все изменилось. Гипроуглемаш от Министерства угольной промышленности отторгли и передали его Минтяжмашу. А там — свои заботы, а там — свои конструкторы, иногда параллельно с конструкторами угольных институтов разрабатывающие схожие механизмы, — и начались неизбежные в таких случаях споры, взаимные упреки, подозрения. И, как результат, — чертежи крайне необходимой горнякам машины проходили «крестный путь» длиною в несколько лет.
Арсений Арсентьевич Бродов, ответственный работник, коему была дана власть решать вопросы — пойдет машина в серию или нет, был, понаслышке, человеком эрудированным, авторитетом пользовался немалым, но и эрудицию свою, и авторитет использовал странным образом. Взглянет, бывало, проницательными глазами на чертежи, потом мягко и доброжелательно посмотрит на человека, который их ему принес, и с подкупающей улыбкой промолвит:
— Рассмотрим…
Неискушенный человек крепко пожмет Арсению Арсентьевичу руку и, окрыленный его доброй улыбкой и доброжелательным взглядом, с легким сердцем покинет тихий уютный кабинет.
Человек же в подобных делах поднаторенный рискнет задать вопрос:
— Когда, Арсений Арсентьевич?
— Что — когда? — удивленно спросит Бродов.
— Когда рассмотрите? Хотелось бы…
— Батенька мой, — улыбается Арсений Арсентьевич, — вы что, на пожар спешите? Дать «добро» тому или иному проекту — это ведь не автограф в альбоме с любительскими стишками написать. Согласны вы с такой точкой зрения? Заявка ваша серьезная, по-серьезному и подходить к ней надо. Могу вас заверить, что затягивать не будем. Удовлетворены?
Арсений Арсентьевич Бродов пришел в отдел Минтяжмаша, и, как многие утверждали, между ним и его друзьями, оставшимися на прежней работе, протянулась прочная ниточка. Не то, чтобы он из добрых отношений с бывшими своими коллегами извлекал какую-то корысть, — этого, к чести Бродова, не было, — но Арсений Арсентьевич был глубоко убежден: уровень творческих работников такой мощной организации, как Министерство тяжелого машиностроения, и уровень творческих работников угольной промышленности — величины несоизмеримые. Там, полагал Бродов, научной мысли есть где развернуться: огромные машины, сложнейшие, почти фантастические по конструкторскому замыслу механизмы, там масштаб, которому ничего нельзя противопоставить. Здесь же — все как бы в миниатюре. Струги, комбайны, крепи, гидродомкраты — господи, в Минтяжмаше такую мелочевку могут изготовлять ширпотребовские дельцы! И если уж речь идет о техническом перевооружении угольной промышленности, то привлекать к этому делу надо настоящих конструкторов, привыкших иметь дело с настоящими машинами.