— А ведь могло быть и по-другому… Могло… Остались бы лежать под землей тысячи тонн вот такого богатства, и мы с вами… Мучились бы мы с вами совестью, Михаил Алексеевич? Или нет? У главного инженера не спрашиваю, потому что вижу: переживает он.
— Такого богатства под нашей землей несметное количество, — ответил геолог. — Дай бог через три сотки лет его оттуда всё извлечь.
— А вот Селянин думает по-другому, — жестко сказал Костров. — По-другому, Михаил Алексеевич. По-государственному. И нам с вами не мешало бы у Селянина кое-чему поучиться. Или вы считаете это ненужным?
Дудин пожал плечами:
— Я этого не говорю…
Глава двенадцатая
Они еще затемно выехали на Дон — Павел, Клаша и Виктор Лесняк. Идея принадлежала Клаше. «Провожать осень, — сказала она, — надо не в городе. В городе нет настоящей природы, и здесь мы ничего не увидим. А увидеть хочется многое…»
Выехали они на собственной машине Лесняка — темно-шоколадного цвета «Жигулях». Приобрел машину Лесняк всего неделю назад и водить ее по-настоящему еще не научился. Когда трогал с места или переключал скорость, машина у него резво, рывком, прыгала вперед, и Клаша, сдерживая смех, говорила Павлу:
— Сильный мотор! С ходу берет…
Павел соглашался:
— У меня даже сердце замирает.
Лесняк молчал. Поглядывал в зеркальце на своих пассажиров, устроившихся на заднем сиденье, и молчал. Типы! Вместо благодарности языками чешут.
Впереди, сразу за мостиком, начинался подъем. Лесняк плавно выжал муфту сцепления, переключил на вторую скорость, но вместо того чтобы нажать на газ, нажал на педаль тормоза. Правда, ошибку он тут же исправил, но машина, вначале резко остановившись, с такой силой дернулась вперед, что Клашу и Павла вдавило в спинку сиденья. Клаша громко икнула, а Павел, шепелявя, сказал:
— Яжик прикушил. Шильно прыгает. Мотор — жверь!
— Как на скачках, — заметила Клаша. — Прыг, скок. Мотор и вправду зверь. Наверное, тыща лошадиных сил.
Лесняк съехал на обочину, молча вылез из машины и, открыв заднюю дверцу, мрачно предложил:
— Вытряхивайтесь.
— Куда? — спросила Клаша.
— К чертям собачьим. На скачки. Кому не нравится машина, могут топать пешком. Ясно? Или, может, кого-то не устраивает водитель?
— Что ты, Витенька! — горячо воскликнула Клаша. — При чем же тут водитель? Водишь ты классно. Это конструкция такая. Все «Лады» прыгают, как звери. У любого спроси. Скажи ему, Павел.
— Прыгают, — подтвердил Павел. — Новая модель, говорят, появилась, у нее рекордный прыжок — три метра. Тоже с места берет…
— Тоже с места? — Виктор схватил Павла за руку, потянул из машины. — Давай вытряхивайся, прыгун. И ты, «конструкция».
— Я не пойду, — сказала Клаша. — Холодно. Можно замерзнуть. Насмерть. Потом тебя же и обвинят. Виктор Лесняк, скажут, убийца. Бандит. А я не хочу, чтоб о тебе так говорили, Витенька. Я же горячо тебя люблю.
— Я тоже горячо тебя люблю, — улыбнулся Павел. — Давай лучше ехать.
— Ну и типы! — сказал Лесняк. — Разных типов видал, но таких… Я вам это припомню.
Они подъехали к Дону и вылезли из машины в тот момент, когда солнце только-только всходило из-за поймы. Еще не совсем опавшие листья кленов и дубов горели, словно охваченные пожаром. По окоему тянулась белая нитка — след реактивного самолета, — медленно размывалась, розовела, становилась похожей на тонкое кружево, связанное искусными руками. Розовело и одинокое облако, плывущее из-за излучины вдоль еще не проснувшейся реки. Оттуда же, из-за излучины, слышались приглушенные утробные звуки… «Клех, клех, клех» — рыбак стучал по воде квоквой, приманивая сома. Звуки эти тонули в глубине реки, потом будто вновь поднимались со дна: «Клех, клех…» — и опять тонули…
Дон заметно обмелел: последние дни беспрерывно дул верховой ветер, гоня и гоня уже потемневшую воду к морю. Обнажившиеся корни наклонившихся к реке деревьев стыли в холодном, с первыми утренними заморозками воздухе, сохли, отмирали, и деревья, точно обреченные живые существа, печально, с предсмертной тоской и тревогой глядели в помутневшее зеркало Дона. Вот нежданно-негаданно еще раз вырвется из-за холмов ураганный ветер, вздыбит крутые волны, черной бурей просвистит над берегом, и — кто знает? — удастся ли выстоять этим деревьям, хватит ли у них жизненных сил удержаться и не погибнуть?