Он тоже теперь ничего не видел и ничего не слышал. И думал лишь об одном: случайно Наталья оказалась рядом или все подстроила? Что-то все это мало похоже на случайность. Следила, небось, за ним, наблюдала, и стоило ему отойти от кассы, как она сразу же — туда: «Еще один билетик. Чтоб рядом с предыдущим молодым человеком». А потом притворилась, будто не тотчас узнала. Ха! Виктор Лесняк на такую приманку не клюет… Слишком уж она дешевенькая! Или все это не так? Может, и вправду нечаянно?
Объявили антракт. Зрители вставали и шли в фойе: кто в буфет, кто курить, а кто просто поразмяться. Наталья продолжала сидеть все так же скованно и напряженно. И Лесняк продолжал сидеть, не зная, что ему делать: то ли заговорить с Натальей, то ли пригласить в буфет, то ли встать и, ни слова не говоря, уйти отсюда совсем.
Она как будто постарела за это время. Осунулась. Похудела. Цвет лица не такой уже свежий, как прежде. И одета по-иному. Ни шика, ни крика. Темное платье с длинными рукавами, маленькая скромная брошь на груди — и больше никаких украшений. В глазах знакомая Виктору горечь. Почему? Тяжело ей? Тоскливо? Она лишь раз взглянула на него и тут же отвернулась. Не заносчиво отвернулась, нет, просто ей было, наверное, трудно…
— Ну что ж, так и будем молчать? — спросил Виктор, слегка прикоснувшись к ее руке. — Знакомые мы с тобой люди или нет?
— Когда-то были не только знакомые, — вполголоса ответила она. — Да то ведь когда-то… А с тех пор, как разошлись наши пути-дорожки, — сто лет прошло. Забылось все.
— Наглухо забылось?
Наталья, не глядя на него, пожала плечами:
— Наглухо или не наглухо, а забылось. Чего ворошить? И зачем? Что разбилось — не склеишь.
— Разбилось… А кто разбил?
— Он еще спрашивает! — Теперь она взглянула на него, и Лесняк увидел, как недобро вспыхнули ее глаза. — Не помнишь? Душу мне всю измотал! До встречи с тобой человеком была, жила — горя не знала. А ты… С матерью родной живем, как чужие. Кто эту смуту посеял? Ты. Ты! Сам посеял, сам и в кусты… Ненавижу тебя! Всех таких чистеньких-приглаженьких ненавижу!.. Пусти, уйду я…
Он положил руку на спинку стоящего впереди кресла, загородил проход. И попросил:
— Подожди.
Зачем попросил — и сам не знал. Еще несколько минут поглядеть на нее? Или послушать ее голос? «Что разбилось — не склеишь». А почему? Не та ведь она стала, разве не видно? Если бы все в ней было по-прежнему — не металась бы ее душа. И не жили бы они с матерью, как чужие…
— За что ж ты меня так ненавидишь? — тихо, чувствуя, как непреоборимая сила тянет его к Наталье, спросил Лесняк. — Я не зла тебе желал, а добра.
— Добра? — Она невесело усмехнулась. — Не смеши. Видела я таких добреньких. До сих пор простить себе не могу, как унижалась перед тобой. Чуть ли не на шею вешалась: «Витенька, останься со мной». А Витенька нос кверху, ультиматумы выдвигает: «Или мать, или я. Выбирай, дескать». А последнюю нашу встречу помнишь?.. Если б любил, все по-другому было бы. Тебе главное — верх взять. Чтоб все по-твоему. Чтоб все так, как ты желаешь. Это, милый мой, не любовь!
— Не любовь? А ты ее как понимаешь? — резко спросил Лесняк. — Корзинку с вашими тюльпанами на плечо — и на рынок?» «Граждане, навались, рублик штучка!» Кино-о!
Наталья ничего не ответила. Встала, отбросила его руку со спинки кресла и быстро пошла по почти пустому залу, ни разу не оглянувшись. А он продолжал сидеть, точно окаменев, борясь с желанием броситься вслед за Натальей, окликнуть ее и сказать, что ему трудно без нее ходить по белу свету и что он на многое готов, лишь бы она к нему пришла. Пусть придет даже такой, какая есть, а дальше они вместе решат, что им делать, — жизнь ведь кончается не сегодня и не завтра, впереди много дней и многое может измениться. Им бы только получше понять друг друга — это ведь самое главное, тогда они постараются помочь друг другу отсечь все то, что станет мешать их любви.
Антракт уже окончился, и люди густой толпой повалили в зал. Виктор приподнялся, чтобы пропустить какого-то толстяка, с трудом пробиравшегося к своему месту, и вдруг быстро направился к выходу, расталкивая, рассекая встречное течение.
Натальи в фойе не было. Виктор побежал к раздевалке, взял пальто и выскочил на улицу. И все, что он увидел, это захлопнувшаяся за Натальей дверца такси. Он закричал:
— Натка!
Но она его не услышала.
Солнце подымалось медленно, спокойно, торжественно. И торжественно загоралась река. Золотые блестки плыли вдоль правого берега, минуя уснувшие до весны камыши и стебли чакана, качались на невидимых волнах, то угасая, то вновь разгораясь. Тяжелая, по самую ватерлинию нагруженная баржа неторопливо прошла вверх по течению, запрыгали на бурунах красные и белые бакены, громада воды выплеснулась на отмель, забурлила воронками и схлынула, унося с собой прибитую к берегу заплаву. И опять Дон надолго затих, лишь бакены, точно большие птицы, на волнах продолжали покачиваться.