- Не может быть, - Гермиона мотнула головой. – Уверена, Астория тебя любила!
Малфой просто разжал пальцы в ответ. Мир вокруг Гермионы тут же провалился во тьму. Она метнулась вперед в попытке снова схватиться за Малфоя с его спасительной Рукой Славы, но короткий звук, прокатившийся эхом по коридору, дал понять, что он отошел от нее. Просто сделал шаг, желая не дать ей схватиться за него.
- Не говори со мной о Ней. И не произноси имени, - донесся из тьмы коридора холодный голос. – Я надеюсь, ты усвоила урок.
- Усвоила, - прошептала Гермиона, ощущая за спиной шевеление хищной тьмы. На запястье снова сомкнулись пальцы, и коридор осветился белым светом.
- Я отведу тебя в твою Башню, - коротко сообщил Малфой. – Ты просидишь там до самого утра.
- Ты действительно можешь не думать про? - она сделала многозначительную паузу. – Я не могу. Я постоянно возвращаюсь к ним в мыслях, снова и снова.
- Это твои проблемы.
- Мы действительно не можем отправить студентов в безопасное место? – Гермиона решила перевести тему.
- Да пойми ты, глупая гряз, - Малфой осекся, - пойми ты! Безопасных мест сейчас нет. Есть более защищенные и менее защищенные. Школа – более защищенная, потому что здесь остался я. Нравится тебе это или нет, но я знаю что делать. И кстати, я бы на твоем месте извинился.
- За что? – Гермиона опешила. Это звучало так, как будто это она измывалась над ним семь лет.
- Поверь, Грейнджер, если бы я действительно был бессердечным и жестоким, как ты утверждаешь, я бы создал нелегальный портключ еще с первым ударом чертового грома. А второй уже слушал бы в своем поместье, попивая чай с кексами.
- Прости, - тихо проговорила Гермиона, опуская глаза. – Ты не жестокий. Я была неправа.
- Более чем достаточно, - кивнул Малфой, ведя ее по лестнице. Остаток пути они проделали молча, и лишь остановившись у пустовавшего портрета Полной Дамы, Гермиона вдруг подняла глаза на Малфоя и на едином дыхании выпалила:
- Пожалуйста, давай постоим тут чуть-чуть.
- Вот еще, - фыркнул Малфой. – Не думал, что моя компания доставляет тебе такое удовольствие.
- Нет, просто у тебя есть свет, - призналась она. – А еще ты не задаешь глупых вопросов, как моя новая соседка.
Малфой усмехнулся непонятно чему.
- Спасибо за честность, Грейнджер.
Гермиона понимала, что пришло время отпустить его руку, но она так радовалась свету, что не могла позволить липкой тьме снова наползти на нее. И это заставляло ее цепляться за локоть проклятого Малфоя, как за последний якорь в этом океане мрака и черной воды.
- Все, Грейнджер, я гашу свет, - почти мягко проговорил он и, дождавшись ее кивка, стряхнул ее руку со своего локтя.
Мрак поглотил ее и весь окружающий мир в один миг. Гермиона потянулась вперед, нащупывая раму портрета, и отодвинула ее в сторону.
- Смотри не усни, - шепнул голос над ее ухом. Гермиона застыла, вслушиваясь в удаляющиеся шаги, затем выдохнула, мотнула головой, отгоняя наваждение, и шагнула в портретный проем.
Глава 14
Гермиона проскользнула в пустую темную гостиную, прислонилась к стене и тяжело задышала. Увиденное в коридоре произвело на нее неизгладимое впечатление, а еще в голове зудела мысль, что Малфой предупреждал ее именно о таком исходе событий. Одно радовало: мистеру Филчу не было больно. По крайней мере, он не кричал так, как предыдущие жертвы. Он просто тихо ушел вслед за Чёрным. Но радость от этого открытия быстро сменилась первобытным ужасом. Раньше она боялась той боли, того жуткого крика, которым сопровождались предыдущие ревоплощения, все отчетливее и отчетливее понимая, что она будет так же, как и все они выгибаться дугой на полу, выламывать кости от боли и открывать рот, издавая звуки, которых не услышит ни одна живая душа. Теперь же пришло понимание: она уйдет так, как ушел Филч, стоит только закрыть глаза. Безликая черная фигура просто придет к ее кровати, прикоснется к плечу и уведет за собой, как безвольную куклу. Малфой был прав: сон теперь был гибельным для нее. Гермиона не была точно уверена, что страшнее: ревоплотиться в ужасных муках боли, или же уснуть и так и не понять, в какой момент грань существования размоется, расплывется и брызнет тысячей капель. Второй вариант в свете последних событий казался самым ужасным. Непрошеная мысль поскреблась на грани сознания: «Неужели Малфой мог бы смотреть, как Черные Люди уводят меня? Просто созерцать, ничего не чувствуя и ничего не предпринимая». Хотелось сорваться с места, броситься прочь из Башни, найти в огромной темной школе Малфоя и задать ему этот вопрос. Вцепиться в него и не отпускать, пока он не ответит, почему они не помогли мистеру Филчу, несчастному человеку, всю жизнь посвятившему искуплению глупой детской ошибки. Неужели он не заслужил хоть каплю доброты, хоть крупицу жалости? Гермиона понимала, что была неправа: Малфой не был жестоким. Он был бесчеловечным чудовищем, которому не дано было чувствовать. Она зло топнула ногой и отправилась в спальню. Хоть сон и был под запретом, прилечь и согреться не помешало бы.
Спальня встретила ее сонным сопением Тильды. Гермиона забралась на свою кровать, села по-турецки, накинула на плечи одеяло и опустила голову. Она поражалась тому, как очерствела за эти два дня. Что этот дождь сотворил, какие семена посеял в ее душе, если ее начал раздражать даже сон ребенка. Гермионе на миг подумалось, что действие дождя отдаленно напоминает действие крестражей. Она вспоминала, как ее милый, чуть простоватый, добрый Рон становился злым, желчным и равнодушным, когда носил на шее цепочку с медальоном-крестражем. Что-то похожее теперь происходило и с Гермионой. Каждых вздох Тильды отдавался эхом в голове, поднимая одну волну раздражения за дугой. Сначала эти звуки казались слишком громкими, будто Тильда дышала прямо в ухо, затем, напротив, стали чересчур тихими, будто Тильда решила вовсе не дышать. Гермиона смотрела на нее – насколько позволял царивший в комнате мрак и изредка пробивавшиеся через неплотно задернутые шторы вспышки молний – и на смену раздражению приходила ненависть. В какой-то момент Гермиона четко осознала, что до зубовного скрежета ненавидит Тильду и больше всего на свете хочет, чтобы ее не было. Чтобы она пропала отовсюду: с кровати Джинни, из этой комнаты, из этой Башни, из школы, из страны, из жизни Гермионы и в целом из мира. Она почувствовала, как руки сами собой сжимаются в кулаки, и испугалась этого ощущения. Гермиона никогда ранее не испытывала ненависти ни к кому. Когда друзья ненавидели Волдеморта, она просто понимала, что это их долг, их первейшая обязанность – победить его. Можно было подумать, что она ненавидела Долорес Амбридж – но нет, она всего лишь раздражала своей некомпетентностью, своим маниакально настойчивым повторением любого бреда за Министром. Она могла бы ненавидеть Малфоя – но и он не удостоился этой участи. Он просто надоедал, выводил из себя в течение последних семи лет, но ненавистью это назвать нельзя было. Именно поэтому сейчас, в одно мгновение возненавидев Тильду, Гермиона испугалась и одернула сама себя: «Она всего лишь ребенок, и она спит. Неужели я стала настолько злой, настолько жестокой, что способна возненавидеть ребенка за то, что у него есть возможность поспать?» Ответом ей были лишь тишина и темнота. Гермиона попыталась отогнать это ужасное, абсолютно чуждое ей чувство, и мысли переметнулись к другому, тоже нетипичному для нее переживанию по фамилии Малфой. Она неосознанно потерла запястье, за которое он держал ее, и чуть не взвыла, обхватив руками голову. Она в который раз усомнилась в своих моральных качествах.
«Мерлин, что я творю? Я два дня назад лишилась любимого человека! Как я посмела гулять по школе, да еще и с Малфоем? Более того – Мерлин милостивый – держа его за руку! Все-таки я самый черствый человек в мире, раз способна вот так просто предать память, попросту продать ее за украденный где-то свет! Нет мне прощения». Тоненький голосок разума пытался возразить, что за Малфоя она держалась исключительно ради того, чтобы немного полюбоваться светом, исходившим от Руки Славы, что это ни в коем случае не продажа и не предательство, что это не увеселительные прогулки, а попытки помочь профессору МакГонагалл в спасении других студентов и школы в целом. Но тот зычный голос, что именовался совестью, заглушал эти доводы. «Так, выходит, Джинни была права, и ты никогда не любила Рона, раз смогла так быстро его забыть. И про Гарри забыла, хотя имела наглость называться его лучшей подругой. Злобная лгунья, ты и Джинни так называла. Тогда как ты позволила этой маленькой дряни занять ее место? С глаз долой – из сердца вон, не так ли, Гермиона? Променять Рона, Гари и Джинни на эту Тильду и Малфоя!»