Когда вдруг фигура повернулась к замку и подняла голову, скрытую под капюшоном, вверх. Гермиона вмиг почувствовала, что зубы паники снова смыкаются на ее руках. Под капюшоном не было лица. Даже очертаний, которые должны были бы хоть как-то проглядывать. Первой мыслью, вспыхнувшей в голове у Гермионы, было: «Дементор». Но ведь даже у дементоров была голова. Да, у них не было глаз или носа, но то отверстие, тот «рот», служащий для высасывания души, все же размешался на голове, и под капюшоном у дементора ее очертания можно было рассмотреть. Здесь же Гермиона не видела никаких очертаний, лишь черный плащ, да капюшон, острый верх которого был устремлен в грозовое небо, словно законов природы для него не существовало. Гермиона уже почти готова была предположить, что это просто плащ, который какими-то хитроумными чарами заставили стоять подобно человеку и готова была поклясться найти шутника и проучить его, когда фигура повернула голову в сторону окна. Черная пустота под капюшоном смотрела теперь четко на Гермиону, и та вмиг ощутила, как сводит пронзительным холодом все тело. Гермиона бросила короткий взгляд на свои руки, ожидая увидеть на них иней – такой мороз пробирал ее, но инея не было, а взгляд, не подчиняясь Гермиониной воле, вернулся к окну. Черная фигура под деревом снова замерла, будто бы глядя в окно Гриффиндорской гостиной. Ощущение безопасности, иллюзия защищенности вмиг рухнули, и теперь Гермиона будто бы стояла сама под проливным дождем, и от таинственной фигуры ее отделяло всего лишь несколько дюймов. Серо-черный туман подкрадывался все ближе и ближе к замку, и она ощущала его холодное влажное дыхание на своей мгновенно замерзшей щеке. Мысли и образы с бешеной скоростью закрутились в голове: Рон, рассыпающийся каплями воды; сгусток тумана, камнем рушащийся на землю; обездвиженная и почерневшая Гремучая Ива; туман вокруг нее и черная фигура, сотканная из него.
Кусочки мозаики сложились. «Рон!» - промелькнуло в ее голове, и словно подтверждая ее догадку, фигура подняла руку и помахала ей. Гермиона сделала над собой титаническое усилие и задернула плотные шторы на окнах, окончательно погрузив Гриффиндорскую гостиную во мрак.
Глава 4
То, что наступило утро, Гермиона поняла только по ударам школьного колокола. Его гул, усиленный туманом и подчеркнутый ударами грома, эхом прокатился по замку и его окрестностям. Она вздрогнула, будто очнувшись ото сна, хотя за всю ночь так и не сомкнула глаз, проведя ее на ногах и пытаясь чем-то занять руки, лишь бы не перебирать в памяти каждый миг, проведенный рядом с Роном. Однако у нее не получалось. Слишком свежо было в памяти все, что их связывало, и слишком внезапна была эта утрата. Гермиона стремительно подошла к окну, вспомнив, что совсем скоро начнут спускаться студенты и закрытые шторы могут вызвать вопросы. Она силилась вспомнить, но на ум так и не пришел ни один случай, когда она видела шторы закрытыми. Гермиона рывком открыла их и взглянула в окно. Утро не слишком отличалось от ночи, на улице все так же бушевала гроза, разве что небо было теперь не угольно-черным, а свинцово-серым. Не слишком большая разница. Гермиона опустила взор чуть ниже, к подножию Гремучей Ивы. Черная фигура, которую она никак не могла перестать называть Роном, стояла все там же. Стоило Гермионе отметить это, как фигура снова подняла руку. Душу сковало ледяное чувство страха, хотя, казалось, сильнее, чем этой ночью, бояться было просто некуда. Гермиона на всякий случай отошла от окна и повернулась к лестнице лицом, подставляя окну идеально выпрямленную – до боли в мышцах – спину.
Наверху начал раздаваться стук дверей. Студенты один за другим спускались в Общую гостиную, недоуменно глядя на Гермиону, которая выглядела так, будто ее всю ночь пытали, и на спящего в кресле Гарри. Однако никто не рисковал задавать вопросы. Один из третьекурсников открыл было рот, но Гермиона смерила его таким тяжелым взглядом, что он поспешил убраться прочь из башни. Джинни спустилась последней и остановилась у подножия лестницы, словно не желая и близко подходить к Гермионе. Вид у нее был ужасный. Растрепанная, с красными глазами, в мятой квиддичной форме – видимо, она не только не легла спать, но даже не удосужилась раздеться. И вот теперь она стояла у подножия лестницы и сверлила Гермиону взглядом, в котором та усмотрела некий укор.
- Гарри еще не проснулся, - зачем-то сообщила Гермиона.
- Сама вижу, - буркнула Джинни, наклоняясь к Гарри. – Просыпайся. Уже утро. Нужно вставать.
Гарри не реагировал. Он даже не всхрапнул, не пошевелился, не проворчал ничего сквозь сон, и это настораживало. Это пугало. Это заставило Гермиону сдвинуться, наконец, с места и подойти к Джинни.
- Джинни, что-то не так, - осторожно начала она, но Джинни лишь отмахнулась, пытаясь разбудить Гарри.
Гермиону, только начавшую успокаиваться, снова пробил озноб.
- Джинни, оставь его. Пускай выспится. Пускай выспится хотя бы он, если уж у нас не вышло, - тихо проговорила она.
- Хватит командовать, Гермиона, — вспыхнула вдруг Джинни.
- Успокойся, пожалуйста, - вздохнула Гермиона, беря ее за плечо. – Ты ночью глаз не сомкнула, я это вижу. Я тоже не спала ночь. Давай попробуем взять себя в руки и хотя бы спустимся позавтракать.
- Как ты можешь думать о завтраке? – взорвалась Джинни. – Как ты можешь думать о еде, когда умер Рон! Ты слышишь, Рон! Это был мой брат! И, кстати, твой парень. Или тебе безразлично?
Гермиона смотрела на Джинни, не мигая, и чувствовала, как вскипают в глазах горячие слезы обиды.
- Что ты, Джинни, - медленно проговорила она, - конечно же, мне не безразлично. Я просто забочусь о тебе. Я уже потеряла Рона и не хочу, чтобы ты умерла от голода, пока будешь горевать. Поверь, Джинни, мне так же плохо, как и тебе.
- Никому не может быть так же плохо, как мне, - процедила Джинни. – А Рон, он всегда был тебе безразличен. Уходи. Я останусь с Гарри.
Гермиона отступила на два шага и смахнула непрошеные слезы обиды. Джинни же сделала вид, что Гермионы тут вовсе нет, и повернулась к Гарри, поглаживая его спутанные волосы пальцами. Гермиона развернулась и вышла из гостиной, силясь не расплакаться.
«Нужно быть сильной, - сказала она сама себе, спускаясь по лестнице, - Джинни нужно понять. Ей тяжело. Это ее брат все-таки. Она просто раздавлена своим горем. Нельзя на нее обижаться. Мы с Гарри должны ее поддержать».
Гермиона брела к Большому Залу скорее по привычке, нежели осознанно. Она вспомнила, как металась по этим коридорам во мраке прошедшей ночи, и теперь искренне недоумевала, как можно было заблудиться. Сквозь окна пробивался слабый серый свет, и в коридорах было уже не так темно. Впрочем, проделав половину пути, Гермиона обнаружила одну странность: все люди с портретов куда-то пропали. Она привыкла к тому, что они постоянно находятся на своих портретах: спят и просыпаются, переговариваются с соседними портретами. Изредка, они, конечно, захаживали друг к другу в гости, но так, чтобы все разом куда-то ушли, она припомнить не могла.
- Странно это все, - пробормотала Гермиона, подходя к Большому Залу.
В Зале тоже было непривычно тихо. Обычно все переговаривались, здоровались друг с другом, бродили между столами, но теперь в зале царила непривычная тишина. Гермиона окинула взглядом факультетские столы и заметила, что некоторые выглядят ничуть не лучше ее самой или Джинни, оставшейся в башне. От мысли о Джинни снова защипало глаза, и она предпочла сесть на ближайшее место за столом своего факультета. Гермиона сложила руки перед собой и просто уставилась в стол, ощущая спиной чужие взгляды. Она желала бы, как и Джинни, не спускаться в Большой Зал и не видеть всех этих людей, которые, наверняка уже успели обсудить ее горе, а может, даже и не знали о нем.
- Прошу внимания, - раздался голос профессора МакГонагалл, и Гермиона резко повернулась к преподавательскому столу. Боковым зрением, она заметила, что многие поворачиваются к директору с любопытством, однако были и такие, которые, как и Гермиона, повернулись резко, а некоторые и вовсе не отреагировали на просьбу директора, продолжая смотреть перед собой или в стол.