Сначала я опешил, а потом громко расхохотался. Рамон, наверное, решил, что я сошел с ума. Отсмеявшись, я достал платок и вытер слезы.
— А дальше?
Само собой, он рассердился.
— Ничего. Теперь ваша очередь поделиться со мной информацией. Иначе зачем вы меня пригласили?
Я наклонился, и мне на глаза снова попался «Доктор Джекил и мистер Хайд».
— Ко мне сейчас придут, Кабрера, — сказал я, — так что я коротенько. Во-первых, Бернардо писал книгу. Во-вторых, книгу об истории города семидесятых годов. Что-то вроде журналистского расследования, копался в городском архиве. В-третьих, да, ему угрожали. И в-четвертых, не лез бы ты в это дело, Макетон, целее будешь. Ибо, как говорят буддисты, не заглядывай в бездну, иначе бездна заглянет в тебя.
Разумеется, он хотел вытащить из меня подробности, особенно его интересовало, нет ли у меня соображений насчет тех, кто угрожал Бернардо, но я сказал, что в другое время я бы не отказался побеседовать с ним, а сейчас не могу. Дело в том, что утром произошла одна неприятная коллизия.
Придя на похороны Бернардо, я неожиданно столкнулся с епископом. Он тоже был весьма удивлен нашей встречей.
— Что вы здесь делаете? — спросил он. Приблизившись ко мне, он почувствовал запах алкоголя. — Вы снова пьете? После службы сразу отправляйтесь в резиденцию.
— Дозволено ли мне ослушаться вашего приказания?
Епископ опустился на колени у гроба, шепотом читая «Ангел Господень», но поднимаясь, он уже говорил:
— Довольно. Надеюсь, вы помните, что принесли клятву верности папе, и как его наместник я запрещаю вам разговаривать с кем-либо о случившемся под угрозой отстранения от ваших обязанностей. Вам понятно?
— Да, ваше преосвященство.
«Фриц, — мысленно обратился я к себе, — ты знаешь этого парня тридцать лет и до сих пор не оценил его склонности к примитивным решениям. Вместо того чтобы побеседовать с ним с глазу на глаз, ты бросаешь ему публичный вызов. Поспешность — плохой советчик. Пусть вы два года вместе проучились в семинарии в Риме, пусть ты однажды пригласил его к себе домой в Берлин на Рождество, по нынешним временам ваша былая дружба ничего не значит. Фриц, ты тупое животное. Вместо того чтобы решить вопрос цивилизованным способом, ты прешь напролом, конфликтуешь с начальством и, разумеется, получаешь по заслугам. Теперь руки у тебя связаны, а Макетон сует свой нос куда не следует».
Ну да ладно. Когда я увидел, что время уже к шести, то встал и открыл дверь.
— Прости, Рамон, но сейчас я жду другого посетителя. Будь осторожен.
Он, недовольный, поднялся, а я подумал: «Дай срок, этот парень еще вернется». И надо же было тому случиться, что за дверью он столкнулся с Чавезом. Когда мы остались вдвоем, Чавез спросил:
— Что вы рассказывали Кабрере, святой отец? Вы теперь и его консультируете?
— Не беспокойтесь. Епископ запретил мне вмешиваться в это дело. И я не посмею ослушаться… дважды.
Чавез злорадно расхохотался. Я терпеть не могу, когда он так гогочет.
— Ну ничего, шеф найдет способ вас отблагодарить.
— А если это не тот человек?
— Уже поздно, — сказал Чавез, будто не слышал. — Мне еще ножи надо купить.
Мне не хотелось думать, зачем ему понадобились ножи. Зная Чавеза, можно предположить что угодно. Когда работаешь среди таких людей, привыкаешь к их грубости.
— Обо мне не беспокойтесь, — сказал я ему. — Лучше побеспокойтесь о себе и о спасении собственной души.
При этих словах Чавез презрительно покосился на мою бутылку. «Какая досада! — думал я. — Кабрера будто нарочно выбрал самое неудачное время для визита. Теперь они станут следить за ним. Надо предупредить его». Впоследствии Кабрера совершал поступки, которых от него никак нельзя было ожидать и предотвратить которые не было никакой возможности. «Фриц, — сказал я себе, — все твои труды напрасны. Тебе пора на пенсию. Взять хоть твоих подопечных в полиции; сколько лет ты потратил на их облагораживание, а они все те же». И поскольку мне становилось хуже с каждой минутой, я взял бутылку и отправился в резиденцию епископа.
Когда в дверь моей комнаты постучали, я знал, что это сестра Гертрудис. Я молча лежал на кровати, уставившись в потолок. Поскольку я не отвечал, она приоткрыла дверь и сообщила:
— А у нас сегодня на ужин тушеная капуста.
Тушеная капуста! Каждый раз, когда я бываю не в духе, сестры готовят это блюдо немецкой кухни. Тогда я ем с двойным удовольствием, потому что его преосвященство епископ ненавидит тушеную капусту. Во время ужина он только размазывает еду по тарелке, чтобы скрыть свое отвращение к немецкой еде. Видя это, я беру себе вторую порцию и спрашиваю: «Ваше преосвященство? Не желаете ли добавки?» А епископ неизменно отвечает: «Нет, обжорство вредит душе и телу». А я говорю: «Очень жаль, ведь сестры так старались и заслуживают признания». И его преосвященство с таким выражением, будто его вот-вот стошнит, продолжает возить еду по тарелке. Но бывают дни, когда даже кулинарная война не помогает мне вернуться в доброе расположение духа. Особенно если на совести у меня мертвец, а жизнь еще одного бывшего ученика подвергается опасности. Сестра Гертрудис все стоит и ждет, точно темное воплощение моей вины.