"Как Джули здесь устроилась?" Это Чарли.
"Ну, пока что она здесь". Мне не нравится тон Эльзы. Должно быть, она тоже пьяна.
Я открываю глаза. Костюм Чарли никак не может остановиться на одном оттенке черного.
"Мне жаль, Эльза. Ты, наверное, скучаешь по Майклу".
Я слегка отворачиваюсь, не желая, чтобы они знали, что я слушаю. На периферии моего зрения я вижу, как он обнимает Эльзу.
Молодые люди собираются у очага. Розали их за что-то ругает. Я улавливаю ее последние слова: "Я все равно не понимаю, что в ней такого особенного".
Я знаю, что она говорит обо мне, потому что Эш оглядывается и продолжает смотреть, даже если уличил меня в подслушивании. "А ты?" - отвечает он с ухмылкой.
"Я Стефани". Женщина встает на пути, как раз когда я думаю, что он собирается подойти и присоединиться ко мне. "Вы Джули, да?"
"Здравствуйте".
Наступает долгая пауза. Я внутренне вздыхаю. Мне придется попытаться завязать с ней разговор. Ей около пятидесяти. Она потеряла одну из сережек, а большая часть ее волос выбилась из пучка.
"Откуда вы?"
"Откуда?" - говорит она.
"Ваш акцент... . ." Ее произношение сбивается, фразы звучат странно.
"Я жила в разных местах". Она обводит взглядом комнату. "Думаю, Эльза предпочла бы, чтобы я не приходила".
Она протягивает руку и берет с тарелки сэндвич, проглатывая его в два приема. "Очень вкусно".
Громкость разговоров вокруг нас меня беспокоит. Я слишком много выпила на голодный желудок.
"Это место не изменилось со времен похорон твоей матери".
"Вы с ней встречались?"
"В теннисном клубе".
Теннис. Как мало я о ней знала.
"Такая милосердная, радостная женщина", - продолжает Стефани. "Желание и потребность. Как они нас разрушают".
"Простите?"
Стефани моргает.
"В Фенби теперь так много ворон. Они совсем вытеснили кукушек". Она говорит шепотом, с каждым словом все громче. "Твоя мать догадалась, что они ее обманули".
Болтовня стихает. Теперь все смотрят на нас.
"Ты ведь знаешь, как это работает, не так ли? Они подложили одного из своих в гнездо твоей матери..."
Чарли подходит и обнимает ее.
"Стефани, о чем ты говоришь? Джули не хочет слушать эту ерунду". Он смотрит на меня. "Тебе пора домой".
"Ты не можешь мной помыкать. У меня есть право быть здесь. Мы же договорились". Она отрывается от него и обнимает меня.
"Мне очень жаль. Прости за все", - шепчет она мне на ухо. "Это правда. Загляни под вороний дворец".
Я хочу спросить, откуда она знает, что мы так называем птичий стол, но тут подходит Эш и берет ее за руку.
"Тетя Стеф, я провожу тебя домой".
"Я тебе не тетя".
"Нет, Эш, ты должен остаться". К нам присоединяется Эльза.
"Все в порядке". Эш целует меня в щеку. Моя плоть воспламеняется. "Могу я прийти и увидеть тебя снова? Завтра?"
"Да". Это так просто.
"До тех пор". Он направляет Стефани к двери.
Шум снова начинает нарастать. Уход Эша испортил мне настроение.
Пиппа никак не может успокоиться. Когда скорбящие собрались вокруг могилы папы, она сжалась и начала причитать, как будто наконец поняла, что его больше нет. Теперь она бродит по дому, отказывается идти в свою комнату, но вздрагивает, когда кто-то из наших гостей подходит к ней. Она стоит, переминаясь с ноги на ногу, перед близнецами, расположившимися в ее любимом кресле.
"О, ради Бога, просто сядь куда-нибудь, ладно?" огрызаюсь я.
Подбородок Пиппы дрожит. В комнате снова воцаряется тишина.
Эльза бросается к ней, но Пиппа отталкивает ее. Эльза хватает ее за запястье.
"Посмотри на меня, Пиппа. Это всего лишь я. Только Эльза". Она настаивает на своем, пока Пиппа не останавливается, дрожа. "Лучше? Видишь? Давай выйдем на улицу и немного прогуляемся".
Лицо Пиппы перекошено, но она позволяет Эльзе вывести ее во внутренний дворик.
Я запираюсь в ванной и плачу, оставаясь там, пока все не уйдут. Я понятия не имею, из-за чего я плачу.
Я хочу, чтобы эта сырость прекратилась. Она липкая, несмотря на вчерашний дождь. Я чувствую похмелье. Недостаток сна не помогает.
Я машу на прощание Эльзе и Пиппе, когда они выходят на улицу. Эльза очень хочет быть полезной. Я высажу Пиппу, а сама пойду в ту сторону, в магазин. Почему бы тебе не пойти и не подышать свежим воздухом на лужайке? Тебе станет легче.
Я не могу разобраться с последней папиной одеждой. От одной мысли об отвратительных зелено-золотых обоях мне хочется выть. Вместо этого я выношу коробки с бумагами на одеяло, расстеленное на лужайке. Это уловка. Я притворяюсь, что занимаюсь чем-то полезным, в то время как мне следует разобраться с нашим будущим.
Все эти нелепые разговоры о подмененных детях и символических яйцах кажутся глупыми сейчас, когда я нахожусь на свежем воздухе.
Я представляла, что после смерти папы все станет ясно и понятно. Продать дом. Найти жилье для Пиппы или заплатить Эльзе, чтобы она присматривала за ней. Теперь я ненавижу себя. Я все время ненавидела себя и вымещала это на Пипе. Она самая чистая душа из всех, кого я знаю. В ней столько доброты. Как я могу бросить ее на произвол судьбы?
Как я могу так сильно любить ее и в то же время иногда не выносить ее присутствия рядом? Я дралась со всеми, кто пытался издеваться над ней в школе. Я стала ужасом, выискивая слабые места и доводя других детей до слез. Я стала делать это просто потому, что могла. Они ненавидели меня и в ответ, а я не чувствовала к ним ничего - ни злости, ни презрения. Вот как я испорчена.
Я боюсь, что все, что люди думают обо мне, - правда, но я не боюсь настолько, чтобы измениться. Я эгоистка. Я люблю тишину и пространство. Я ненавидела папу за то, что он говорил: "Ты ведь присмотришь за Пиппой, правда? Мир - ужасное место".
Нужда. Ничто не пугает меня больше.
Потом я смотрю на Пиппу, которая гораздо более полноценный человек, чем я. С ней нет никаких проблем. Я могу работать отсюда и ездить в Лондон на встречи. Все, что мне нужно для ведения бизнеса, - это телефон. Нужно лишь немного силы воли, чтобы все получилось.
Я достаю из коробки бумаги. Там скопилось много всякого хлама. Квитанции от электроприборов, гарантия на которые давно истекла, счета, приглашения и старые деловые дневники.
Здесь так тихо. Я ложусь на спину. Нет ни малейшего дуновения ветерка. Я прикрываю глаза, глядя вверх. На деревьях полно Corvidae.
Птицы не собираются в одиннадцать утра, но лежбище полно. Солнечный свет показывает их как маслянистых водяных существ с зелеными аметистами на лбу и пурпурными гранатами на щеках.
Грачи, прорицатели погоды с голосами, полными скрежета, которые сидели на плечах Одина и шептали ему на ухо о разуме и памяти.
Как уроки Эльзы возвращаются ко мне.
Когда-то давно она научила меня отличать грачей от ворон по ромбовидным хвостам и пушистым перьям на ногах. Я нахожу их самыми странными из всех Corvidae, с их неуклюжими повадками и бородавчатым большим пятном вокруг основания клюва. Это рептилия, даже юрский период. Напоминание о том, что птицы - это летающие динозавры, уменьшенные до миниатюрных размеров и оставленные питаться насекомыми и трупами.
Я поворачиваю голову. Вороны тоже собрались - на мебели для патио, на птичьих ваннах, на крыше и, конечно, в вороньем дворце. Стиральная веревка провисает под их весом.
Я не смею пошевелиться, боясь их напугать. Возможно, я и так напугана.
Эш ходит в их тишине. Его присутствие их не беспокоит. На нем все тот же костюм. Его походка длинная и неторопливая.
Он не обращает внимания на светские приличия. Он опускается на колени. Я наклоняюсь, но не уверена, в знак ли это протеста или приветствия. Он как будто подвел итог, окинув меня одним взглядом, когда я и сама не уверена, чего хочу. Он прижимается своим ртом к моему.
Он отодвигает мои волосы, чтобы поцеловать место под ухом, а затем горло. Прямота его желания возбуждает, в отличие от неуверенных, вопросительных жестов Криса.
Он расстегивает мое платье. Я расстегиваю пуговицы на его рубашке. Он стягивает с меня трусики с интенсивностью, граничащей с благоговением.
Его тело на моем кажется легче, чем я ожидала, как будто он пустотелый.
Когда он уже собирается войти в меня, он спрашивает: "Да?".
Я киваю.
"Скажи это. Мне нужно услышать, как ты это скажешь. Ты должна согласиться".
"Да, пожалуйста, да".
Я умру, если он сейчас остановится. Трение нашей плоти восхитительно. Это так же необходимо, как дышать.