– Да.
– Правильно, нечего разводить семейственность. Так, так. Нормально. Пропиши, кого в грузовой отдел отдашь, я завизирую, и отнесешь в кадры.
Насона Виктор о «предложении руководства» накануне в целом предупредил. Объяснил так: начальник требует крови, сказал, что будет увольнять всех «старослужащих», а он, Гордеев, постарается своих вытащить, если нет – хотя бы перевести в другие отделы. Насонов сматерился и хотел пойти написать заявление по собственному, но Виктор его отговорил. Договорились держать все в тайне. В любом случае все станет известно достаточно скоро, но не надо раньше времени поднимать шум. Самому Виктору это точно было не надо. Плохие новости пусть узнают от начальства.
Приказ вышел в конце октября – через четыре месяца после начала ОШМ. Два сотрудника пассажирского отдела – Насонов и Краснова – были переведены в грузовой отдел. Но основное в приказе было другое: около двадцати сотрудников, проработавших в Летной таможне от четырех лет и более, были уволены. Это был шок, причем не только для уволенных, но и для оставшихся. Все, внимательно прочитавшие приказ об ОШМ, понимали: никакого отношения к Летной таможне он не имеет, и все, что потом делалось Масловым – чистой воды нарушение законодательства. Но практически никто не выступал против подобного беспредела, все ограничивалось обсуждением в курилках и разговорами на кухнях.
Единственным, кто не захотел оставить все, как есть, был Большов. К тому времени им с Буянкиным уже предъявили обвинение – прокуратура даже в условиях полной бесперспективности дела не могла признать поражение. Материалы передавались от одного к следователя к другому, пока не дошли до самого беспринципного. Его фамилия была Ротов, и его любимой привычкой было выставлять из-под стола всем на обозрение свои вонючие и дырявые носки. Ротову скидывали все бестолковые дела, поэтому адвокаты и не удивились, когда в итоге именно он предъявил обвинения их подзащитным. Ротов ничего не стеснялся – при любом случае он угрожал запереть таможенников в СИЗО, и хотя адвокаты понимали, что вытащат их оттуда достаточно быстро, но сама перспектива проведения лишних часов по желанию придурковатого следака в камере была нежеланна. Поэтому приходилось соглашаться со всеми его издевками, приезжать к нему в любое время. Жаловаться же на Ротова было бессмысленно, могло быть только хуже. Адвокаты и их подзащитные откровенно ждали суда.
Обо всем этом, как и о том, что собирается обжаловать свое увольнение, Гордееву говорил сам Большов. Он частенько приезжал в таможню – за теми же документами, поговорить или кого-то проводить. Ездил он уже на «девятке» – иномарку наконец-то удалось продать, не за самые большие деньги. С Виктором Гера был достаточно откровенен, и неудивительно – ведь никто не знал, какую роль Виктор сыграл в последних событиях. Иногда Вите казалось, что кто-то из уволенных ребят приедет и потребует с него ответа: что ж ты, козел, так себя повел? Забыл все, что нас связывало? Но шли дни, и никто не приезжал, и постепенно Гордеев успокаивался. Тем более, что свои, «сосновские» продолжали работать. Насонов постепенно осваивался в грузовом отделе, Дубинкин стал начальником смены. С Седовым разве что были размолвки, не все парень правильно понимает. И Коля Ткачев под раздачу попал, Лимохин его явно первым в списке на увольнение хотел видеть. Жаль, хотя характер у Ткачева не сахар, тяжело с ним было бы дальше.
Но Ткачев, как и многие другие, спокойно приняли решение об увольнении. А вот Большов не принял. И выиграл свой суд! Правда, не все вышло так, как просил истец – контракт только восстановили, а не заключили заново, как того требовал в своем заявлении Гера. Но и этого уже было достаточно, ведь главным было то, что судом было доказана незаконность проведения ОШМ в Летной таможне, и, следовательно, все последующие увольнения также были незаконны.
Маслов был в бешенстве. Апелляция таможенному руководству ничего не дала, и начальник таможни вызвал Гордеева.
– Мне плевать, что ты сделаешь, – орал он на Виктора, – но чтобы ни одна скотина больше не вздумала идти по пути Большова! А этого уголовника я сгною!
Получалось, что с уволенными говорили и Большов, и Гордеев. Один предлагал через суд возвращаться, другой предостерегал от подобного шага. Возвращаться не стал никто – кто-то не хотел заново ругаться, кому-то было просто лень, кто-то нашел уже себя в народном хозяйстве. Гера был откровенно расстроен. Он продолжал делиться с Виктором всем сокровенным:
– Не могу сказать, что я это только для себя делал, – сокрушался Большой. Они сидели на пустом третьем секторе. Виктор внимал каждому слову Большова – могло пригодиться. Тот продолжал: