Плохое предчувствие, которое возникло у меня, когда он начал эту игру, снова преследует меня. В этом есть что-то абсолютно гнусное. Но что?
Звук скрежещущего металла заставляет Наоми подпрыгнуть, а меня напрячься. В двери открывается маленькое окошко, и внутрь бросается бутылка воды, а затем, просто так, единственное отверстие захлопывается.
Она хватает мою здоровую руку и кладет ее поверх своей на рану. — Держи крепче. Я сейчас вернусь.
После того, как я беру на себя эту задачу, она вскакивает и спешит за бутылкой воды, а затем возвращается с ней в руке.
Она опускается на колени рядом со мной, открывает бутылку и прикладывает ее к моим губам, надавливая на мою рану, даже когда я не убираю руку.
— Ты сначала выпей, — говорю я.
— Я в порядке. Это ты ранен.
— Но…
— Просто выпей уже, — она прикладывает его к моим губам и помогает мне делать осторожные глотки. Холодная, свежая вода успокаивает мое пересохшее горло.
Я выпиваю почти половину, не осознавая, насколько я обезвожен.
Это плохо.
Такими темпами мне очень скоро станет хуже.
— Пей больше, — настаивает она.
— Ты пей, детка.
— Я в порядке.
— Нет. Твои губы тоже пересохли. Одному богу известно, как долго мы здесь.
Судя по небольшой луже крови рядом с нами, прошло какое-то время. Я напрягаюсь в сторону, морщась, когда изучаю наше окружение.
Я стараюсь не показывать этого, притворяясь, что смотрю на Наоми, пока она пьет.
Но очевиден я или нет, не имеет значения. У этого места нет выхода, кроме металлической двери, которую они даже не открыли, чтобы дать нам воды.
— Второй раунд, — эхом раздается из динамика отвратительный голос Рена. — На этот раз мы немного оживим его и пойдем с вызовом. Если ты это сделаешь, мы дадим тебе еду. Если нет, будут последствия.
Глубокий, рычащий звук вырывается из желудка Наоми при упоминании о еде. Она закрывает бутылку с водой, в которой осталось около половины, и смотрит вверх. — В чем дело?
— Сними лифчик.
Моя челюсть сжимается, когда ее лицо краснеет. Ее взгляд скользит по моему, когда она слегка прикусывает губу в неуверенности. Я резко качаю головой один раз.
К черту это и его самого.
Ни за что, черт возьми, Наоми не будет раздеваться для больного ублюдка.
Никто не увидит ее и ее великолепные сиськи, кроме меня.
— Семь… шесть… — неторопливо считает Рен. — За это будет наказание…
— Дай мне это сделать, — шепчет Наоми. — Мне все равно.
— Конечно, делай. Тебе даже не нравится переодеваться на глазах у всех в раздевалке, не говоря уже о том, чтобы перед гребаными незнакомцами.
Она отпускает губы, и они складываются в ошеломленное «О». Она действительно удивлена, что я заметил это в ней? Я все замечаю, когда дело касается Наоми.
— Я не против, если это принесет нам еду, — настаивает она.
— К черту это, — бормочу я.
— Два… один, — заканчивает Рен замкнутым тоном. — Ааааа…время для наказания.
Мы с Наоми смотрим на дверь, думая, что кто-нибудь войдет и побьет нас или что-то в этом роде.
Ни дверь, ни маленькое отверстие не двигаются.
Он блефовал?
Эта мысль еще не полностью сформировалась, когда вся комната погружается во тьму.
Глава 4
НАОМИ
Я моргаю несколько раз, как будто это волшебным образом вернет свет.
Это не так.
Все это место погружено в темноту.
Здесь так темно, что я ничего не вижу. Абсолютная пустота.
Я инстинктивно прижимаюсь ближе к Себастьяну и выдыхаю только тогда, когда чувствую тепло его тела на своем бедре и руке.
Наше одновременное дыхание эхом разносится по воздуху. Мое — жесткое и сломанное. Его — глубокое и неустойчивое, вероятно, из-за сильной боли, которую он должен испытывать.
Ему действительно нужна какая-то помощь, и при таком раскладе, похоже, это не входит в планы Рена.
Я осторожно прижимаю его руку к ране. Крови уже давно нет, но предотвратить это не помешает.
— Это было глупо, — голос Рена пронзает мрачную тишину. — Ты не только останешься без еды, но и останешься во тьме на… посмотрим… Хм. Часы? Дни? Кто знает? Небо это предел. Извините, я имею в виду, потолок камеры.
Мое горло сжимается. Себастьян, вероятно, не выдержит и нескольких часов в таком состоянии, не говоря уже о днях. Кроме того, нехватка еды не только ослабит нас, но и приведет к летальному исходу.
— Я сделаю это, — выпаливаю я. — Я сниму лифчик.
— Нет, — гортанно рычит Себастьян. Звук такой же агрессивный и болезненный.
Учитывая, насколько он может быть собственником, я хорошо знаю, как сильно он ненавидит мысль о том, что я обнажусь перед другими людьми. Я тоже это ненавижу, но если это защитит нас, мне все равно.
От Рена доносится низкий цокающий звук. — Твой шанс упущен. Ты проиграла, и, согласно правилам, ты заплатишь. Возможно, ты сможешь продержаться несколько дней, Наоми. Квотербек, однако…
Помехи из динамика исчезают, и я встряхиваюсь. — Нет… Вернись! Ты сказал, что раундов много. Мы можем сыграть в следующий… Вернись! Рен!
— Это бесполезно, — Себастьян испускает долгий вздох, который я ощущаю по долгому подъему и прерывистому падению его груди. — Он ушел.
— Нет. Он может быть где-то там. Должно быть, он наблюдает за нами.
— Я так не думаю. Камеры перестали мигать.
Я оглядываюсь, и действительно, красные точки исчезли. Хотя это должно быть облегчением, на самом деле это не так.
Теперь они взаправду оставили нас в неведении.
Может быть, мы будем здесь, пока не умрем.
Может быть, никто не найдет наши трупы.
— Помогите! — я кричу изо всех сил, мой голос становится истеричным, когда в моей голове мелькают наихудшие сценарии. — Кто-нибудь, помогите нам! Мы в ловушке!
— Не трать зря свою энергию, Нао.
— Может, кто-нибудь нас услышит… Может, нас вытащат нас отсюда.
— Ты же на самом деле в это не веришь.
Не верю. Но предпочитаю держаться за иллюзию, что в том, что нам выпало, есть что-то большее.
— Давай-ка я попробую добраться до двери, — предлагаю я. Может быть, я смогу ее открыть.
— Ты видела дверь. Это металл.
— Тогда ты предлагаешь нам ничего не делать? В тебя стреляли!
— Я знаю. Но лучшее, что мы можем сделать в сложившихся обстоятельствах, — это сэкономить нашу энергию. У нас осталось не так много воды, и как только она закончится, станет только хуже.
Я всхлипываю, затем вытираю слезы тыльной стороной ладони. Я ненавижу быть слабой, вот почему я не плачу на публике и никому не показываю, какая я мягкая внутри.
Но это не причина, по которой я хочу перестать плакать. Это из-за того, что Себастьян сказал ранее — когда он упомянул, что видеть мою боль больнее, чем его рана.