Не то чтобы тебя это заботило.
Может быть, так оно и есть.
В конце концов, ты так или иначе любишь меня, иначе ты бы уже перестала со мной разговаривать.
Я думаю, тебе так одиноко, что ты думаешь обо мне как о друге, но опять же, если бы у тебя не было меня, в твоей жизни не было бы никого, кто вбил бы тебе в голову суровую правду.
Если бы у тебя не было меня, ты бы утонула в своих заблуждениях так глубоко, что даже не поняла бы, когда и как остановиться.
Не то, что ты делаешь прямо сейчас.
Но, по крайней мере, ты знаешь мое мнение о твоей жизни — это отстой, между прочим — но опять же, моя собственная жизнь тоже отстой.
Разве не в этом вся прелесть, Наоми?
Обе наши жизни — отстой, но мы все равно все еще здесь. Мы по-прежнему ходим на почту и отправляем письма.
Ты все еще держишься за надежду, что я твой единственный друг, и мне все еще нравится представлять тебя своей собственной Юки-онной.
Холодная, красивая и однажды убьет меня к чертовой матери.
Но вот в чем секрет. Если ты станешь причиной моей смерти, я не против.
В конце концов, разве не говорят, найди что-то ядовитое и позволить ему убить тебя?
Ну, это не совсем то, что нужно, но в нашем случае это имеет значение.
Будь осторожна. Или нет. До тех пор, пока ты ответишь.
И молись, чтобы у меня не было других мечтаний о Юки-онне, иначе я буду продолжать доставать тебя, пока ты действительно не появишься у моего окна.
И тогда я, возможно, никогда не отпущу тебя.
Акира
Глава 8
СЕБАСТЬЯН
Я отключился.
Должно быть, я то теряю сознание, то обретаю его.
Из-под моих век появляются размытые фигуры, их серые силуэты танцуют в такт моему слабому пульсу.
Звуки следуют за ними. Они пустые, далекие, как будто исходят с пустой подземной арены. Фигуры и звуки смешиваются воедино и барабанят по моему черепу.
Глухой удар.
Глухой удар.
Глухой удар.
Я напрягаюсь, но тугие щупальца боли удерживают меня на месте. Я пробую снова, и жжение пронзает мои конечности. Барабанная дробь продолжается, становясь все громче и интенсивнее, как крещендо в мюзикле.
И тут прямо посреди тьмы проглядывает луч света. Сначала оно медленное, тусклое, почти сливающееся с серыми тенями, пока вдруг не прорывается наружу, устремляясь ко мне без паузы или отклонения.
Как будто он точно знает, где я нахожусь.
Как будто я единственный, кого он видит в кромешной тьме.
Как будто он хорошо знает, что мне нужно выбраться из темноты.
Мягкая рука обхватывает мое лицо, отгоняя невидимые фигуры, которые собирались утащить меня под воду.
— Себастьян… пожалуйста… пожалуйста…
Наоми.
В своей борьбе с тьмой и ее соблазном я забыл, что она все еще здесь, одна, беззащитная.
Мысль о том, что кто-то прикоснется к ней, пока я калека, вызывает раскаленную докрасна боль, вспыхивающую на моей коже.
Блядь, блядь.
Я шевелюсь и стону, когда мое плечо взрывается огнем. Черт возьми, в кино никогда не говорят, что быть застреленным означает цепляться за жизнь за потрескавшуюся, неисправную соломинку.
— Себастьян? Ты меня слышишь?
— Да… детка.
— О, слава богу! — она рыдает, суетясь надо мной.
Все еще так темно, что я не вижу своих рук. Но хочу света не поэтому. Дело в том, что я не могу смотреть на ее тонкие черты и теряться во мраке ее проницательного взгляда.
Не видеть Наоми — это все равно что жить без солнца. Это звучит чертовски глупо даже для меня самого, но теперь я понимаю, как много эта девушка значит для меня.
Она и есть смысл.
Я потерял это значение где-то между смертью моих родителей и воспитанием бабушки и дедушки. Я был образом, которым можно было щеголять, импровизированной маской фальшивых эмоций.
Затем ворвалась Наоми, как шар для разрушения. Она не заботилась о моем внешнем образе и видела его насквозь. Она не хотела меня из-за того, кто я есть. Она хотела меня из-за того, кто я есть.
Несовершенный, ущербный монстр.
Зверь, который очнулся в больнице после того, как потерял все, когда ему было шесть лет.
— Ты… сказала, что выйдешь…за меня… — хриплю я, не узнавая собственного голоса. Он хриплый, измученный и на грани срыва.
— Да… — фыркает она между всхлипами. — Не могу поверить, что это единственное, о чем ты сейчас думаешь.
Значит, это правда.
Она согласилась на самое ужасное предложение в моей жизни.
Но даже если метод был дрянным, он не был импульсивным или спонтанным. Я не делал ей предложения, потому что мы в опасности и можем никогда не выбраться отсюда живыми. Я сделал предложение, потому что с этой женщиной я хочу провести остаток своей жизни.