— Вот почему я предложила это пари. И мне все равно, что ты думаешь, потому что это была одна из лучших вещей, которые я сделала.
— Это больше не имеет значения, — бормочу я.
— Конечно имеет! Вы оба были лучшими версиями самих себя вместе взятых. Себастьян был более расслаблен, в то время как ты была счастлива и смеялась больше, чем когда-либо. А теперь вы оба просто трагичны.
Трагичный.
Возможно, это лучшее слово, чтобы описать нас.
Но трагическое лучше, чем смертельное.
Рейна подходит ближе, ее глаза опущены в сторону, как у матери, которая беспокоится о своем ребенке. — Ты счастлива, Наоми? Потому что Себастьян — нет.
— Откуда ты это знаешь?
— В отличие от тебя, я была здесь все это время и видела, как он медленно превращался в холодного, отчужденного человека, единственная цель которого — уничтожить других в суде. Он даже не празднует свои победы, просто берет другое дело и движется вперёд, как какая-то машина.
Мои глаза горят, и я расширяю их, чтобы не дать волю слезам. Должно ли быть так больно, хотя это самое логичное, что можно сделать?
Разве это должно ощущаться так, как будто мое сердце вырывают из груди?
— Счастье субъективно, Рейна. Для меня это слово означает нечто совершенно иное, чем быть с Себастьяном.
— Стоит ли ради этого быть разорванной на части? Потому что я была такой, и это самое худшее чувство, которое мне когда-либо приходилось переживать. Ашер и я были параллельными линиями, неспособными столкнуться так долго, что я думала, мы никогда не будем вместе.
— Параллельные линии безопасны.
— Параллельные линии — это пытка.
— Я могу с этим справиться.
— Ты такая другая, Наоми.
— Я знаю.
— Я не считаю это комплиментом. Я скучаю по Наоми, которая высказывала все, что у нее на уме, не заботясь о том, что о ней говорят друг другие. Я бы хотела, чтобы когда-нибудь ты нашла ее в себе. Я бы хотела, чтобы она выбралась наружу.
— Я дам тебе знать, когда это случится, — я улыбаюсь, затем она мгновенно исчезает, когда я вижу очень знакомое лицо, пересекающее расстояние от входа.
Рен.
Какого черта он здесь делает? Я знаю, что в последнее время он много работал с Акирой, но мой муж сказал, что Рен не будет сопровождать нас сегодня вечером.
Я убедилась в этом, как только поняла, что мы будем присутствовать на мероприятии, проводимом бабушкой и дедушкой Себастьяна.
— Я поговорю с тобой позже, Рейна…, — я придумываю какое-то невразумительное оправдание и ускоряю шаг в направлении Рена.
Он не должен быть здесь. Не там, где Себастьян может его видеть. Если он услышит его голос, то узнает его по тем дням, которые мы провели в камере.
И тогда у Рена может возникнуть искушение рассказать моему отцу о том, что он увидит сегодня вечером, и мой отец больше не сможет не вмешиваться.
Мои шаги длинные, несмотря на мои дрожащие ноги. Я не быстрая, и мне требуется вся моя сила, чтобы не сорваться на бег трусцой и не привлечь к себе внимания.
Рен пойдет прямо к Акире, который стоит рядом с Себастьяном. Он узнает его и тогда, вероятно, начнет вести себя как обычно, насмешливо. Говорит ли он по-английски или по-японски, Себастьян тоже узнает его и может закатить сцену…
Чья-то рука хватает меня за руку, и я визжу, когда меня тащат в комнату. Одна сильная ладонь обхватывает мое горло, другая зажимает рот.
— Ни одного гребаного слова.
Глава 29
СЕБАСТЬЯН
Мое колено раздвигает бедра Наоми, а моя грудь расправляет ее спину, когда я прижимаю ее к стене.
Мы оба тяжело дышим. Я не уверен, звук резкого вздоха принадлежит мне или ей, и соответствует ли подъем моей груди ее опущенной спине.
Я вдыхаю сладкий аромат ее духов с лилиями и персиками и запах ее страха.
Черт, как же я люблю ее страх. Он отличается от любого другого. Он осязаем и совершенно уникален. Вероятно, потому, что он смешан с тайным возбуждением.
Наоми не сопротивляется мне.
Ее грудь прислоняется к стене, даже когда она вдыхает и выдыхает в неконтролируемом ритме.
Какое-то мгновение мы стоим так, молча вдыхая густой воздух. Мы в бабушкиной комнате для чаепитий, куда она приглашает других влиятельных жен и целыми днями вытягивает из них информацию.
Однако здесь темно, так что видно только изгиб шеи Наоми и мягкую линию ее подбородка, когда она прислоняется щекой к стене.
Но мне не нужно видеть ее, чтобы почувствовать ее. Как и в чертовой камере, ее теплого тела под моим достаточно, чтобы закрепить ее присутствие в моей чертовой душе.
Я отпускаю ее рот, но обхватываю пальцами ее подбородок, впиваясь ногтями в мягкость ее плоти и чувствуя ее пульс под своей кожей.