На Харте была клетчатая рубашка с сочетанием оранжевого, зеленого, белого и черного цветов, джинсовые брюки, перетянутые широким кожаным ремнем, отделанным бирюзовым бисером, и коричневые кожаные сапоги с тиснением. Уайатт же был одет в простую белую рубашку без галстука, серые брюки с черными подтяжками и черные полуботинки.
Серо-голубые глаза Харта под мощными темными бровями, казалось, были обращены внутрь. Жесткие линии и углы его лица подчеркивал мигающий свет от камина — единственного источника освещения в кабинете.
Мелодрама — конек таких парней, как Харт, и Уайатт не мог заставить его играть по своим правилам.
— В том, что касается женщин, я дурак, — сказал Харт.
— Большое поле деятельности, — заметил Уайатт.
Харт посмотрел в глаза друга.
— Я не хотел сказать, что я… волочусь за кем попало.
Уайатт с трудом сдержал улыбку. Из всех артистов, каких он знал, а знал он многих, начиная с Эдди Фоя, игравшего Комми-Кью в Додже, и заканчивая Чарли Чаплином, проигравшим ему в «фараон» с месяц назад в мелкой, слегка шулерской игре, Уайатт не встречал ни одного актеришки, столь же пуритански воспитанного, как Билл. Немного выпивки и никаких безумных вечеринок, еще лишь покер — вот и все грехи, это для звезды-то.
Но оплошности его на этом не заканчивались. Харт имел дурную привычку влюбляться в своих партнерш по фильмам, а последней даже предложил жениться на ней.
— У меня появились сомнения, — признался Харт.
— Лучше сейчас, чем потом.
— Я… я ненавижу слушать сплетников. Ты же знаешь, какой злобной может быть мельница слухов в этом городе.
Уайатт кивнул.
— Так что, наверное, я должен бы проигнорировать те гадости, которые говорят о Милли, но… Уайатт, ведь некрасиво, что я сомневаюсь в ее искренности?
— Нет.
— Когда вчера вечером мы ужинали у Муссо и Фрэнка, я сказал, что, возможно, нам следовало бы проводить побольше времени вместе перед тем, как мы официально объявим о нашей помолвке… Сам понимаешь, подальше от всех этих операторов и прочих соблазнов киношной суматохи.
— Ага. Вся эта суматоха может подождать.
Глаза и ноздри Билла расширились.
— И ты знаешь, как Милли на это среагировала?
— Нет.
— Она прикрыла свою руку — руку, на которой было надето кольцо с бриллиантом, подаренное мной! Как будто я вознамерился сдернуть его с ее руки! Она сказала, что если я собираюсь ставить ее в неловкое положение, выставлять дурой перед всеми, еще посмотрим, что скажут об этом юристы и репортеры.
— Какая лапочка.
Харт сглотнул и тяжело вздохнул. Намного более эмоционально, чем он позволял себе на экране.
— Я заверил ее, что у меня ни в мыслях, ни в сердце не было такого, чтобы отвергнуть ее чувства.
— Это ее успокоило?
— Да. Наверное, да.
— …и во сколько тебе обошлось это кольцо?
— Три тысячи.
Харт произнес «три тысячи» с той же легкостью, что и «три бакса».
Уайатт скрипнул креслом, повернувшись в нем.
— Билл, что я могу сделать для тебя?
— Я, о… хотел бы, чтобы ты помог мне распутать этот узел каким-нибудь пристойным способом.
Уайатт кивнул.
— Ты когда-нибудь интересовался ее прошлым?
Харт покачал головой.
— Она говорила, что родом из Чикаго. Говорила, что деньги для нее — не проблема, ее отец занимается переработкой мяса.
— Неплохо, — сказал Уайатт, приподняв бровь. — Это может означать многое. У него может быть собственный скотный двор или фабрика. Или он может быть простым придурком, протирающим пол на бойне.
Харт повернулся к очагу. Пляшущие огни освещали его мрачное лицо колеблющимся светом, словно пародия на мелькание света на киноэкране.
— Я не хочу оскорбить или ранить ее.
Уайатт промолчал. Судя по всему, эта девка сама хотела совершать подобное по отношению к Харту.
С болью во взгляде Харт снова посмотрел на Уайатта.
— Постарайся сделать это… поделикатнее.
Уайатт с трудом удержался, чтобы не напомнить Харту, что когда он был слугой закона в Уичито, Додж-сити и Тумстоуне, инспектор Эрп был известен столь же безграничной деликатностью, как и преступники, размахивавшие револьверами, которых он ловил.
Вместо этого он немного наклонился вперед. Жар от огня был сильноват, но он заговорил:
— Это будет стоить пару сотен. Мне самому надо двадцать пять в день, а еще копам, которые бегают получше такой старой лошадки, как я, за информацию.