«Как ездил твой отец?» — Энцо Феррари посмотрел на юношу строго и в то же время, как показалось Альберто, слегка растерянно. Это было где-то в середине тридцатых, когда их давний знакомый, бывший менеджер отца, заглянул к ним домой по делу, а Элиза Аскари на минуту отлучилась из гостиной. «У Антонио был твердый характер»,— наконец произнес Феррари. А потом стал говорить все быстрее, все горячее, будто высказывая то, о чем давно думал, но не решался говорить: «Он был чрезвычайно энергичным человеком. И по-настоящему смелым. Нет, не просто смелым — абсолютно бесстрашным. Да к тому же имел талант к импровизации. Мы называем таких гонщиков «Гарибальдино», имея в виду отчаянный, безрассудный, интуитивный стиль. Такой пилот никогда не просчитывает ход гонки наперед, распределяя силы по кругам или варьируя свой темп в зависимости от скорости соперников. Он атакует каждый поворот как последний, проходя его с каждым разом все ближе к пределу сцепления шин с дорогой...»
Тогда юный Аскари не смог сдержать обиды. Он ничего не ответил, только закусил губу и ушел в свою комнату. Но сейчас двукратный чемпион мира Альберто Аскари хорошо понимал то, чего не мог знать подросток Альбертино. Немногие гонщики, использующие такой стиль езды, доживают до старости. Для Антонио Аскари развязка наступила меньше, чем через год, на только что построенном треке Монлери во время Гран-при Франции 26 июля 1925 года.
Как обычно, он начал гонку в сумасшедшем темпе и после первого 12-километрового круга опережал ближайшего из соперников метров на четыреста. С каждым кругом преследователи отставали все больше, и через двадцать кругов Аскари уехал от шедшего вторым Бенуа на три минуты. Пошел небольшой дождь, трасса чуть намокла, но Антонио не снизил скорости. На 23-м круге на входе в пологий левый поворот «Альфа-Ромео» чуть занесло, ступицей колеса она зацепила изгородь, ограждавшую трассу, сто двадцать метров боком неслась по обочине, со страшным треском ломая хлипкий заборчик, и перевернулась. Французские солдаты, охранявшие трассу, и зрители вытащили гонщика и осторожно отнесли к карете скорой помощи. Аскари умер по дороге в больницу.
Обломки «Альфа-Ромео-P2» еще лежали в канаве, тело Аскари увезли в больницу, а Гран-при Франции продолжался. Только на середине тысячекилометровой дистанции в боксах узнали о смерти Антонио, и в знак траура итальянская команда снялась с гонки.
Тридцать лет прошло с тех пор. Острая боль, страшная обида на злую судьбу, отнявшую у него самого любимого на земле человека, давно прошли. Сам опытный и искусный гонщик, Альберто сейчас хорошо понимал, что отец погиб по собственной неосторожности. Дождь, три минуты преимущества... Не нужно было гнать. Но Антонио Аскари не умел снимать ногу с педали газа. Он был абсолютно бесстрашным человеком, а гонки воспринимал, как опасную, щекочущую нервы игру — не более того. «Я ведь совсем другой, — думал Альберто, послушно снизив скорость перед перекрестком. — Ни в чем не похож на отца. Ни стилем езды, ни самим отношением к спорту, к жизни. В первом раунде судьба обыграла Аскари, во втором мы возьмем реванш».
Синьора Аскари была мужественной и энергичной женщиной. Альберто никогда не слышал от нее жалоб на судьбу. Или почти никогда. Может, потому, что маме некогда было жаловаться. Она управляла гаражом Аскари — а это было, между прочим, генеральное представительство «Альфа-Ромео» в Ломбардии, давно переехавшее в более просторные помещения на Виа Кастельверто — и растила четверых детей. Лишь однажды — это было в сентябре тридцать третьего, когда в Монце погибли Чайковский, Борзаккини и любимый их толстяк, любитель спагетти, красного вина и оперных арий дядя Джузеппе Кампари — синьора Аскари сказала 15-летнему Альберто: «Никогда, ты слышишь меня, никогда не говори мне об автогонках. Я не желаю об этом больше слышать».