Была поздняя осень, когда я случайно повстречал Марту. Я рассказал ей об аресте отца; а потом, затаив дыхание: «Как дела у Люси?» — «Люси вышла замуж». Она своеобразно быстро произносила слова, как практикующий хирург, который хотел сократить мои страдания, и испытующе глядела на меня. Мое сердце пронзила боль, удар был неожиданным. «Передай ей мои наилучшие пожелания», — сказал я беззвучно и зашагал, как мне показалось, в пустоту. Совпадения продолжались: на следующий день по дороге к цветочному магазину (я хотел подарить Люси букет роз) я повстречал пару — Люси и он. Они шли, взявшись за руки, и глаза у них светились счастьем. Я поздравил их машинально. «Прощай, Люси, — подумал я, — и навсегда, теперь уже навсегда!»
Однако судьба распорядилась иначе. Я должен был увидеть Люси еще раз.
Для чего снова описывать однообразие и безнадежность тех дней? Никаких новостей от отца, никаких апелляций, которые могли бы помочь получить хоть малейшее разъяснение. Наконец у меня появилась идея: просто, без конкретного адресата, написать «Ходатайство в прокуратуру». И я получил ответ! Это жуткое, мистическое чудовище могло слышать! Мой отец, в соответствии с параграфом таким-то, был приговорен к семи годам лагерей — гласил лаконичный ответ. Милостивый Боже! Почему, за что? Когда состоялось слушание дела, почему нам ничего не сообщили? Что противоправного мог совершить мой отец за один месяц нового порядка?[36] Да, его профессия — торговец, и для нее сейчас нет действующих правовых норм, но ведь закон может иметь обратную силу? Однако пасть чудовища уже захлопнулась и не издала больше ни звука. Мама и я были раздавлены. В доме царило гнетущее молчание. Мама выглядела как оглушенная; она действовала, двигалась по инерции, как автомат, ее лицо было безучастным и ничего не выражало.
Только сейчас, когда я это описываю, я осознаю, насколько тогда — за редким исключением — изменилось ко мне отношение окружающих. Соседи по дому, которые всегда обменивались со мной дружескими приветами, знакомые, которые обычно охотно перекидывались со мною парой слов, стали избегать меня, как будто я стал заразным. На мое приветствие они отвечали застенчивым кивком головы и ускоряли шаг. В их глазах читался страх, они сторонились меченого — сын того, кого арестовали, может быть, даже «врага народа».
Границы между «можно» и «нельзя» постепенно стирались. Недозволенного больше не было. Закон, обычай, право, мораль — все было отброшено, и дозволенным стало все. Если рассуждать, то в основе наших действий должен лежать трезвый и ясный рассудок, но наше подсознание цепко держится за древний смысл понятий «можно» и «нельзя», и совсем еще не готово к понятию «все можно».
НОЧНАЯ ОБЛАВА
Погрузка в вагон для скота
Прошел год. Начало июня 1941 года. По Черновицу вдруг поползли страшные слухи о предстоящей депортации. Я был встревожен, но разговорам верил мало и продолжал заниматься своей работой. Между тем слухи охватили город, словно пожар. Вечером 9 июня меня навестил мой товарищ по несчастью Зигфрид Вендер; он был явно взволнован и говорил быстро и убедительно. В грузовом депо стоят наготове сотни пустых вагонов, сегодня ночью планируется облава, он настаивал, чтобы я спрятался у родственников или еще где-нибудь. Скорее из чувства долга, чем из-за опасения, я и мама поздним вечером пошли к тете Регине, младшей сестре отца.
Тетя Регина вместе со своим мужем и детьми жила на втором этаже маленького старого дома, располагавшегося на тихой улочке городской окраины. На дорогу у нас ушел час; общественного транспорта в той части города еще не было, а мама шла медленно. Тетя Регина приняла нас радушно и участливо; нам приготовили спальню с двумя кроватями. Утром — ночью все было спокойно — мама отправилась домой, а я, отдохнувший и беззаботный, — на работу. Но когда я пришел домой на обед, мама была очень встревожена: тетя Джени, которая жила рядом, рассказала, что произошло, — по ее словам, ночью нас искали! Надо же! С тяжелым сердцем зашагал я обратно на работу (прогулы наказывались!), до конца рабочего дня я продумывал варианты, как же нам запутать следы. Наши сердца бешено колотились, когда вечером мы снова пришли к тете Регине. Что с нами будет?
Летняя ночь опускалась на город, нежно затушевывая улицы и переулки. Мало-помалу гасли огни в окнах, становилось тихо. Время от времени в аллеях слышались шаги поздних прохожих. Как же я любил эти летние ночи, когда был маленьким мальчиком! Вот через открытое окно ночной ветер мягко касается лба! Вот одинокий фиакр трясется по каменистой мостовой, и стук копыт — цок-цок! Цок- цок! Цок-цок!.. — постепенно затихает вдалеке! А чувство защищенности — мама и папа здесь, рядом в комнате, — так приятно меня убаюкивает!
36
В 1990 году прокуратура Черновиц на мой запрос ответила, что отец был реабилитирован. В свое время он был осужден «внесудебными инстанциями» (в том числе так называемым специальным Комитетом НКВД) за «контрреволюционные преступления».